Старик тяжело встал, грузно подволакивая ноги, направился к двери. Сразу же послышался страстный шепот, убеждающий, уговаривающий, укоряющий.
— Лучок! Кто о чем, а шелудивый о бане! — раздраженно прервал Степан Михайлович. — Внука у меня убили, понимаешь, внука, а ты с лучком тут каким-то!
— Внука! — вскрикнула женщина. — Ой, беда какая! Это которого же, Михалыч?
— Марата.
— Сына Ксении Степановны? Боже мой… Вы извините, я разве знала…
Голова скрылась.
— Что такое? — с преувеличенным интересом спросила Анна, стараясь хоть как-то разрядить атмосферу тоскливой сосредоточенности.
— Да Зойка Перчихина из сто второй каморки, лучок ей подавай.
— Какой лучок?
— Да тот самый, что у нас в ящике на окне… Совсем с ума посходили: той дай отводок, этой дай отводок… Вон он, ящик-то, гол, как колено. — Степан Михайлович вздохнул. — Эх, Нюша, от горя да бед человека всегда к земле тянет! А тут хоть в горшке, да земля. Вот вам, партийному начальству, самая пора об этом подумать…
— О чем, о чем, батя? — заинтересованно спросила Анна, видя, как отец начал отвлекаться от дум о погибшем.
— Да о земле, об огородах. — Старик вздохнул. — ; Помнишь, Варьяша, как после революции в голодуху все фабрики за огороды взялись? Ты, Нюша, маленькая была, а вон Ксения, той и покопать довелось… Не забыла?
— Да, да, конечно, — рассеянно подтвердила Ксения Степановна, поднимаясь.
Анна видела, что она вся погружена в свою думу и, должно быть, вовсе утратила способность воспринимать окружающее.
Какими-то механическими движениями она сняла с вешалки пальто, оделась, заправила под платок волосы.
— Я пошла. — Это прозвучало почти спокойно, и всем, кроме Анны, стало легче. Однако та и виду не подала, что не верит в это внешнее спокойствие, и только рукопожатие, которым обменялись сестры, было крепче и продолжительнее, чем обычно.
9
Через день Анне вновь удалось вырваться к старикам. Не хотелось оставлять их в такие дни наедине с их горем. Да и случайно оброненные Степаном Михайловичем слова о тяге людей к земле заинтересовали ее.
Лишь смутно помнила она, как когда-то люди толпами ходили далеко за город, копали гряды, растили овощи, картофель, капусту. Кто и как все это тогда организовывал, девочке не было, разумеется, интересно. Но в памяти сохранились и веселый дух этой необычной для фабричных людей работы, и вкусный запах земли, дышавшей совсем по-иному, чем на фабричном дворе. Помнилось, и как осенью на вагонетках узкоколейки в кулях привозили урожай, и какой веселый шум и галдеж стояли возле общежитий во время дележа. А как хорошо было на общей кухне печь в золе картошку, как аппетитно она парила, когда ее, зарумянившуюся сверху, легким ударом кулака разбивали на ладони и она как бы раскрывалась, вывертывая наружу крахмалистую мякоть!..
Общественное огородничество! Ведь это же чудесная мысль! Нет, прав, прав отец. Самая пора подумать о земле. В трудный военный год это может стать делом прямо-таки политическим.
Конечно, любители покопаться на грядах огородничали и до войны. По заявкам фабкомов горсовет охотно отводил им участки на пустырях. Но то было ничтожное дело, любительство. Анна же мечтала теперь поднять всю фабрику, дать всем возможность и повод побыть на воздухе. Да разве только это? А зелень, овощи, два-три, а то и четыре мешка картошки, разве это не подспорье в тяжелую военную пору?
Так из слов, мимоходом оброненных отцом, у нее вырастала большая и, как она в этом все больше убеждалась, полезная затея. Придя к своим, Анна сразу увлекла ею стариков, и тень Марата Шаповалова на время покинула комнату, уступив место житейским делам.
— Хоть теперь человек среди железа и камня живет, душа его к земле еще крепко привязана, — рассуждал Степан Михайлович. — У земли над ним большая власть. Был в древности у греков философ такой, Платон…
— Про свого Платона потом доскажешь, — нетерпеливо перебила его Варвара Алексеевна. — Тут, Нюша, и толковать не о чем. Раскачивай Настюшку Нефедову, обмозгуйте вместе, и за дело. Объяви завтра: на огороды запись — вся фабрика в очередь Станет. Уж я ткачей знаю…
Но тут же у стариков возник спор: как лучше вести огороды?
— У нас страна какая? Социалистическая. Так и нечего рассуждать, коллективно хозяйничать надо: все за одного, и один за всех, — категорически заявила Варвара Алексеевна.
— А я бы, Варьяша, не так поступил, — осторожно опроверг Степан Михайлович. — Землю надо на всех получить, это верно. Но каждому свое нарезать. Можно даже по едокам. Тут как? Хоть грядка, да моя. Хочу — картошку ращу, хочу — укроп сею… Дело фабкома — семена достать, лопаты там, грабли, вилы, помочь землю поделить — и в сторону: хозяйничайте, как знаете… Вот тогда, верно, будет у людей не только картошка, а и отдых.
Услышав все это, Варвара Алексеевна даже руками всплеснула:
— До чего ж ненавижу я это в тебе: мой, моя, мое!.. Мужики вместе хозяйничают, а рабочему классу подай свою полосу, отсталый ты человек! Жена у него — большевичка, дети — коммунисты, внуки — комсомольцы. А этот как был старорежимный, так и остался… Ведь уж социализм построен, проснись!