Глубокий тыл

Зато майор Николаев сразу оценил умение новой переводчицы угадывать в письмах, подмечать на допросах проявление этого, пока еще едва заметного процесса расслоения, начавшегося в немецко-фашистской армии. Сводки, составленные Женей, он читал с особым интересом и всячески поощрял стремление девушки проследить изменение психологии неприятеля.

Майор пришел в армейскую разведку с партийной, работы. Моральный фактор он считал на войне, одним из важнейших слагаемых, и для него было особенно ценно получать новые и новые доказательства того, что гитлеризм, сломивший волю немецкой нации, сколотивший гигантскую военную машину, все же не сумел парализовать человеческий мозг.

Даже в тяжелые дни, когда бои шли под Москвой, майор не забывал, что когда-то пять миллионов немцев проголосовали за Тельмана. Вот почему Николаеву было дорого умение новой переводчицы видеть в неприятеле не просто гитлеровцев, а Куртов, Вилли, Отто, Артуров, Клаусов, Густавов, Эрнстов, которые под влиянием побед Красной Армии уже начинают производить мучительную переоценку того, что столько лет вдалбливали им в головы гитлеровские пропагандисты.

Вот он начинается, неизбежный процесс отрезвления, о котором мечтал, в который фанатически верил этот офицер-коммунист в самые трагические дни войны!

— …Евгения Рудольфовна, умница, воспитывайте в себе этот нюх… Выиграть сражение — это не только отбросить врага от столицы, очистить столько-то населенных пунктов. Это больше, гораздо больше, — говорил майор, расхаживая взад и вперед по избе. — Немец задумался — это же страшно важно! Мы с вами не просто военные, мы советские военные, и для нас важно следить за тем новым, что сейчас зарождается… Вот увидите, как оно будет развиваться, в какой могучий фактор вырастет, когда мы перейдем в наступление по всему фронту. А ведь такой момент наступит!

Все три «богатыря» немножко завидовали Жене, немножко сплетничали о тайной симпатии майора к их белокурой подружке, немножко были склонны объяснять служебные успехи новой переводчицы орденом, каким награждались лишь люди, совершившие особо выдающиеся и обязательно боевые подвиги. Но в общем-то на «высоте Неприступной» Женю Мюллер не только признали, но и полюбили.

Помогло этому и то, что одна Женя умела из пшенных, люто ненавидимых всем штабом концентратов сварить вкусный домашний кулеш, могла истопить печь не хуже старого солдата, ловко вырезала из канцелярской бумаги узорчатые занавески, которые выглядели как настоящие тюлевые, всегда ухитрялась сохранить для застрявшей на работе подружки теплый ужин и умела так разобрать очередную сводку Советского информбюро, что у всех слушательниц становилось веселей на душе. И конечно же никто лучше ее не мог отбить атаку молоденьких лейтенантов, пытавшихся иной раз проникнуть на «высоту Неприступную».

Впрочем, Женя сама же и изменила систему коллективной обороны, о которой ей рассказал в первый день пребывания на фронте приходивший с анкетой лейтенант Куварин. Не освоившись с военной жизнью, девушки установили у себя статут закрытого пансиона, куда никто, кроме старого солдата, приходившего топить печь, не допускался. Подчеркнутая отчужденность лишь возбуждала особый интерес.

Женя высмеяла эту тактику. Чепуха! Тут такие же советские парни, как и везде. Зачем их избегать? Почему в дружбе видеть обязательно какие-то нечистые намерения? Иногда, правда редко, на «высоту» стали приглашаться офицеры-сослуживцы. Приходил золотистый лейтенант с гитарой, играл, пел, закатывая белесые глаза. Толковали о письмах, полученных из дому, о мирных, казавшихся такими далекими делах. Гадали, когда и где окончится война, кто чем займется, вернувшись после победы. И опять пели, уже хором, и старый солдат, обязательный посетитель таких вечеринок, сидя на порожке, дымил ядовитой махоркой, улыбаясь своим думам. С легкой руки Жени все называли его теперь «папаша». Молчаливое присутствие пожилого человека с грубоватым морщинистым лицом придавало вечерам на «высоте» оттенок домашности, по которому на фронте скучают даже самые боевые и бывалые.

Эти вечера как-то сразу упростили отношения гарнизона «высоты» с внешним миром. Передав «наверх» сводки, развед — и политдонесения, офицеры забегали сюда и попросту на огонек. Только одному из них был закрыт сюда доступ. Как раз тому, кто, казалось бы, имел все права на беспрепятственное там пребывание: инженер-майору Георгию Узорову. Женя прямо заявила Тамаре, что выбор ее не одобряет, а самого избранника во Всеуслышание обозвала мокрицей и просила предупредить, что если он осмелится появиться в избе военных переводчиц, егб ждут неприятности. Она не уточнила, какие, но и этого оказалось достаточным.

Впрочем, Узоров, всё еще опасавшийся, что Анна может пожаловаться начальству, боялся даже напоминать о себе. Если в ответ на его звонок к телефону подходила не Тамара, а кто-нибудь из девушек, он просто опускал трубку. Самое большое, на что он решался, это робко постучать в оконницу.