Глубокие раны

Едва успев сбросить крючок, она попятилась: из распахнувшейся двери на нее тупо уставилось рыльце автомата. Словно загипнотизированная, не отрывая от него взгляда, она пятилась вглубь. Вслед за ней в коридор вошли два эсэсовца и полицейский с белой нарукавной повязкой. Она заметила их, только услышав вопрос полицейского:

— Чей дом?

— Дом? Боже мой… Мой дом, чей же еще?

— Идите в комнату.

Они вошли вслед за хозяйкой и остановились у порога. Бросив вязать, Антонина Петровна молча смотрела на них. Полицейский шагнул вперед и потребовал у Евдокии Ларионовны документы. Эсэсовцы стояли у двери, осматривали комнату, не снимая рук с автоматов.

Просмотрев паспорт Евдокии Ларионовны, полицейский спросил, указывая на Антонину Петровну:

— А это?

Евдокия Ларионовна хотела ответить, но соседка опередила ее:

— Я — Кирилина. Может…

— Постойте! Кирилина… Если не ошибаюсь — жена господина бургомистра?

— Да, — спокойно ответила Антонина Петровна.

— Извините, один вопрос. Почему вы не дома?

— Дом мой рядом. Он пострадал от обстрела и ремонтируется. Можете убедиться сами. Если не верите, я могу показать документы!

Евдокия Ларионовна облегченно перевела дыхание.

Полицейский извинился еще раз и спросил:

— Больше в доме никого нет?

— Мальчишка, сын хозяйки, — Антонина Петровна кивнула на перегородку. — Спит…

Пройдя за перегородку, полицейский включил фонарик, посмотрел Сергею в лицо и, вернувшись, объяснил на ломаном русско-немецком языке, что в этом доме ничего подозрительного нет.

Когда эсэсовцы и полицейский ушли, Сергей оделся, вышел из-за перегородки и открыл люк в подвальчик.

— Выходите, ушли.

— Это ты, Сережа? — послышался голос Горнова. — Выйди сначала во двор, проследи. Заметишь что-нибудь подозрительное — стукни в окно.

7

Антонина Петровна, сидя на кушетке, с чувством радости и страха смотрела на Горнова. Она только теперь полностью пришла в себя.

Опустив люк на место и прикрыв его половичком, Горнов повернулся к хозяйке.

— Спасибо, Дуся.

— Ну что вы, Петр Андреевич…

Горнов пожал ей руку и подошел к Антонине Петровне. Она встала ему навстречу.

— Благодарю вас…

— Антонина Петровна, — подсказала хозяйка.

— Благодарю вас, Антонина Петровна. Мы все слышали… — он обеими руками пожал руку женщины. — Поверьте, от чистого сердца.

На глазах у нее показались слезы, но она, собрав все силы, сдержалась. Шевельнулось что-то в одинокой измученной душе, что-то радостное, какая-то надежда… Она ведь хорошо знала, кто стоит перед нею, кто благодарит ее.

Пахарев, внимательно наблюдавший за лицом женщины, бережно тронул ее за локоть.

— Успокойтесь. Не надо волноваться. Зачем вы так? Все идет хорошо, все будет, поверьте, хорошо. Успокойтесь, не надо.

Она сквозь слезы измученно улыбнулась.

— Я не волнуюсь… совсем нет.

Но волнение ее было так велико и так всем ясно, что стало неловко. Горнов мягко и настойчиво сказал:

— Успокойтесь же, успокойтесь. На вас глядя, прямо-таки самому можно расстроиться. Ну что вы в самом деле? Нельзя ведь так. Беречь себя надо, еще сколько жить-то нам! Ведь и дети, поди, есть?

Взяв ее за плечи, он заставил ее сесть на стул и, придвинув второй, сел напротив.

— Был, — сказала Антонина Петровна, думая о последних словах Горнова.

— Был? Как это — был?

— Был и ушел. На четвертый день после прихода немцев.

Переглянувшись с Пахаревым, Горнов спросил:

— Вы знаете, куда?

Антонина Петровна, подавляя последние вспышки волнения, ответила:

— Написал в записке, что к фронту, к своим. Да вот, прочтите.

Она достала записку Виктора и подала ее Горнову. Тот, морща высокий лоб с глубокими залысинами, прочел и протянул Пахареву.

Когда прочитал Пахарев и вернул записку Антонине Петровне, все долго молчали. Наконец Горнов, глядя в стену перед собой, негромко сказал:

— У вас хороший сын, Антонина Петровна. Вы сказали, что он у вас был. Он у вас есть.

Евдокия Ларионовна, между тем, успела кое-что приготовить и пригласила нежданных гостей к столу.

— Товарищи, садитесь… Петр Андреевич. Покушайте. Чем богата, тем и рада. Садитесь.

Чуть помедлив, они придвинулись к столу. Пахарев сказал:

— Упрашивать нас не стоит, аппетит после суточной голодовки превосходный.

Разгладив усы, он стал тщательно прожевывать хлеб, намазанный слегка маслом.

Горнов ел, сосредоточенно глядя в одну точку, на столе; ему в голову пришла мысль, которая его сразу захватила, и он старался все пообстоятельнее обдумать и взвесить. Наконец ему стало невтерпеж; отложив в сторону вилку, он повернулся к Антонине Петровне.

— Антонина Петровна… скажите, а что вы намерены делать дальше?

Она, смущенная неожиданностью его слов, молча смотрела на него, еще не вполне понимая, зачем он это говорит и что хочет сказать. Пожала плечами:

— Не знаю…

— Что если бы вам предложили вернуться в дом мужа… если, конечно, вы согласны. Вы видите, что происходит. Дорог каждый человек, который хоть чем-нибудь может помочь. Антонина Петровна…

Женщина подняла на него глаза. Она уже поняла и содрогнулась. Несколько мгновений Горнов выдерживал ее смятенный взгляд, затем она опустила глаза и глухо сказала: