Глобальный проект

Каролина жила счастливо… Ее не беспокоило, что муж все реже бывал дома, от него нередко пахло женскими духами, другим дамским парфюмом, а среди «командировочных наборов» запросто можно было обнаружить кружевные стринги или колготки со стразами. Иногда она сама советовала ему, что купить и захватить с собой. Как ни странно, ее абсолютно не возмущала проснувшаяся бисексуальность супруга. Денег дома хватало, в том числе и на няню, можно было часами бродить одной по городу, знакомиться в кафешках и диско-барах с бестолковыми, несерьезными пареньками, представлять себя юной, ищущей страстей эмигранткой. И при этом наверняка знать, что у тебя уже все есть — дом, дети, муж, прислуга. Время словно переставило этапы ее жизни — юность и первую молодость пришлось прожить в ужасе и позоре, перенося страдальца Иштвана из одного медицинского кабинета в другой, выслушивая приговоры врачей, искренне пытаясь жалеть маленького старичка, его отца, брата, бабушек. Она тогда вела себя правильно, как следует: спасала безнадежного уродца, поддерживала тех, кто его любил, старалась любить сама. И ненавидела. Ненавидела ситуацию, в которой оказалась, людей, которых эта ситуация волнует, себя — за то, что лжет… Ей не было жаль ни Иштвана, ни Белу, ни Шандора — никого. Но приходилось подчиняться каким-то дурацким правилам, по которым наказанный Богом сам наказывает всех, кто его окружает, требуя любви и заботы. Она отлично понимала, что ни за что не откажется от больного ребенка, даже если ей предложат сдать его в лучшую клинику, в специальный санаторий. Не сдаст, потому что это неверно, жестоко, плохо. Она будет держать его дома и каждое утро с надеждой прислушиваться — может быть, уже все? Не дышит? И всякий раз, услышав тихий всхлип, обреченно сжимать зубы — нет. Еще не конец, еще месяц, неделя, день… Как долго, неприлично долго он жил, мучился сам и мучил ее! Из последних сил карабкался на горшок и, морщась от боли, цедил темную, пахнущую лекарствами мочу. Массировал искривленными подагрой пальчиками впалый живот, чтобы избежать позорной, ненавистной клизмы. А еще он все время скалился в жуткой улыбке — где-то прочел, что это может подбодрить окружающих. Кажется, он очень любил ее, даже написал прощальное письмо. Вернее, не написал — продиктовал Беле, сам уже не мог ни стучать по клавишам, ни водить карандашом.

«Мамочка, любимая мамочка Каролина! Ты очень добрая и красивая, только грустная. Не жалей меня, я — особенный. Бела говорит, я служу науке. От меня много пользы. Когда он меня вылечит, я стану знаменитым и напишу про тебя толстую книгу. Все будут знать, какая ты хорошая», — эти душераздирающие фразы старший братец имел наглость набрать и распечатать, позволив младшему нацарапать ручкой едва читаемый автограф: «Твой сын Иштван».

Письмо! Это чертово письмо! Вручая его, Бела кусал губы и шумно глотал. А она только и смогла, что поцеловать Иштвана в сухую щечку и чуть дольше, чем обычно, задержаться у его больничной кровати. Шандор, которому младший сын написать не успел, случайно нашел посмертное послание и выкрал его. Хотя она и не прятала этот листок, просто забыла его в сумке. Потом не нашла и решила, что обронила, делая покупки. Мысли о том, чтобы обойти аптеки или магазины, расспросить продавщиц, уборщиц, у молодой мамы не возникло. Позже, уезжая из страны, Каролина не взяла с собой почти ничего — несколько платьиц и курточек, туфли, сапоги. О том, что на полках есть книжки-раскраски, где сын слабой рукой заштриховывал зайцев и белок, прописи, в которых он учился выводить буквы и цифры, печатные странички, хранящие его компьютерные записки и рисунки, она и не вспомнила. Шандор, женившись на безумной Терезе, смог взять с собой лишь несколько невесомых страничек этого «мусора», включая письмо любимой мамочке. Хранителем и толкователем редкостного посмертного архива остался Бела. Он делился этими бесценными документами с врачами-генетиками, студентами, аспирантами. Пришлось даже заламинировать особо востребованные странички, остальные просто запаять в прозрачные файлы. А Каролина даже не догадывалась о том, что графическое наследие старшего сына может быть интересным и с человеческой, и с научной точек зрения.

Французских сыновей звали Лео и Виктор — она настояла на интернационально звучащих именах, понятных и в Европе и в Америке. Оба были смышлеными, очень крепкими. За ними ухаживала приятная пожилая женщина, эмигрантка, кажется, из русских. Иногда с ней приходил старик — то ли муж, то ли брат. За отдельную плату он занимался с мальчиками физкультурой: учил отжиматься от пола, карабкаться по шведской стенке, боксировать.

Пока дети взрослели под чужим присмотром, мама самозабвенно развлекалась. Юбки становились все короче, джинсы все уже, каблуки все выше и тоньше. Изредка в ночных клубах она встречалась с мужем, но, по обоюдному уговору, супруги даже не здоровались — это могло не понравиться их молодым кавалерам.