Глазомер! Быстрота! Натиск!

Кобургский, формально находящийся в иерархии выше Суворова и имевший почти в три раза больше войск, счел за лучшее ему подчиниться. Приказ о начале отступления был им отменен, и восемнадцать тысяч австрийцев были подняты в полночь по тревоге.

Форсировав Тротуш, войска союзников сразу же перестроились в две колонны. Правую составили цесарцы, а левую русские, которым были приданы гусары принца, двигавшиеся в авангарде. Это было сделано умышленно, чтобы до последнего скрыть от неприятеля, что к австрийцам пришло русское подкрепление. Сохраняя свое присутствие от турок в секрете, Суворов выбирал для своей колонны наиболее заросший растительностью и прикрытый рельефом местности маршрут. Перед авангардом его колонны в россыпном строю бежали стрелки в зеленых мундирах.

На рассвете союзные войска подошли к реке Путна. Здесь при сооружаемой турками переправе стояло небольшое прикрытие из пары сотен сипахов. Сходу, не останавливаясь, егеря бросились в воду. Глубина реки была многим им по грудь.

На противоположном берегу, заслышав шум, закричали турки. В сереющем рассветном сумраке ударил один, второй, третий выстрел, затем послышалась целая их россыпь. Передовые роты егерей, молча, не отвечая на огонь неприятеля, преодолели пять десятков шагов водного пространства и уже потом с леденящим душу ревом выбежали на берег. Хлестнул плотный ружейный залп в упор, и волкодавы бросились в штыковую. Турки не приняли ближнего боя и обратились в бегство.

Вслед за первыми тремя ротами реку перешли и все остальные, заняв полукругом плацдарм на берегу. Сидя верхом на конях, по броду начали проскакивать казаки Второго донского полка, эскадроны арнаутов и австрийских гусар.

Впереди показалась османская кавалерия. Дав по ней пару залпов, егеря чуть оттянулись назад к речке, и на неприятеля пошли в сшибку казаки. Вскоре их поддержала конница всей русской колонны, и опрокинутые сипахи бросились в сторону своего лагеря. На плечах у отступающих, воспользовавшись возникшей паникой у турок, кавалеристы союзников ворвались в лагерь Осман-паши. Только обрушившийся сильнейший ливень и подошедшие резервы неприятеля заставили конницу прекратить преследование противника. Турки отошли в сторону Фокшан, и союзники начали наводить переправу на вздувшейся от дождя реке. Конница еще могла здесь переправляться, для пехоты это уже было затруднительно, а вот артиллерии и вовсе требовалась надежная переправа.

– Егоров, твоим егерям выдвинуться вперед и держать ухо востро! – приказал Алексею Суворов. – Ливень-то стих, да вот дождь все равно моросит немного. Глядите, чтобы под прикрытием непогоды и ночной темноты турки на нашу переправу не наскочили, а то будет нам всем тогда здесь наступление!

Полк расположился полукольцом в версте от реки. Цепи егерей лежали в полном молчании на сырой траве, под накрапывающим на них сверху дождем. Шагах в ста впереди расположилась разбитая на пятерки дозорная рота.

– Не елозь, да не елозь ты уже, вертун, – проворчал старший дозорного звена. – Коли не можешь спокойно лежать, так иди, вон, из-под парусины под куст, вот там и вошкайся, сколь твоей душе угодно. Из-за тебя за шиворот натекло, а я ведь только что согрелся! – и Игнат расправил натянутый сверху полог.

– Да затекло уже все, Матвеевич, вот так вот на сыром да втихýю лежать, – оправдывался молодой разведчик. – Ну чего мы, словно бы мыши снулые, здесь тихаримся? Да кто к нам в такую-то погоду сунется? Турки, они ведь народ южный, любят по хорошей погоде воевать.

– Ага, ты бы это еще тем рассказал, чьих дружков беслы в первую кампанию вырезали, – зло проговорил звеньевой. – Вот уж волки так волки были, не приведи господь нам с ними встретиться, много они нам тогда крови стоили.

– А расскажи, дядька Игнат! – попросил молодой егерь. – Это же с них, с их шапок тогда пошло хвосты на наши каски срезать, а потом себе вешать?

– Это сейчас на каску, а вот давеча на головах картузы у нас были, – усмехнулся ветеран. – Позже, как только с похода вернемся, расскажу все, Елизар. А пока мы дальше дозорим, вон, чуешь, Мартын за все время даже и словом не обмолвился. Слушает. Это вот мы с тобой словно бы две сороки трещим. И у Протаса с Ильей тоже под их пологом тихо. Ты замок лучше на фузее тихонько проверь. Затравка не засырела ли? Не мудрено это в такую-то хлябь, – и сам же осторожно сдвинул вощеную ткань с казенной части ружья. – Да не-ет, – пробормотал он чуть слышно, – сухая, я ее прямо нюхом чую, и смазка там не сбита. Ну сейчас, сейчас, моя голуба, – и он, словно мать малое дите, заботливо укутал в отрез парусины фузею.

– Да тихо вы! – прошептал вдруг Мартын. – Слышите, впереди что-то чавкает? Али, может, мне показалось?

Егеря замерли, вслушиваясь в доносящиеся сквозь шуршание дождя звуки. С каждым ударом сердца они становились все более явственными. Вот всхрапнула лошадь, и Игнат сдернул с ударного замка перевязь.