Глазомер! Быстрота! Натиск!

Батальоны не дрогнули. Вынося на себе раненых, бросаясь время от времени в отчаянные штыковые контратаки, они сумели отойти в боевых порядках обратно к своим валам, где их уже поддержали артиллерия и стрелки пехотных полков.

Сбежав с валов на свою сторону, солдаты в изнеможении попадали на землю.

– Вышли, мы все-таки вышли, братцы, – лежа, твердил Егорка. – А я ведь уже думал: все, конец нам пришел! Со всех сторон эти злыдни орали, визжали! Барабаны вокруг бьют. «Уррах! Корх!» – янычары орут. Ятаганы их блещут! Спаси, господи, страшно-то как! – и он, сидя на коленях, истово перекрестился.

– Егорка, дай глоток водицы хлебнуть? – попросил его лежащий рядом егерь. – У меня, вон, фляжка насквозь пробита, – стукнул он по прицепленной к ремню пустой посудине.

В ходе этого боя русские войска потеряли 154 человека убитыми и 214 ранеными. Потери турок оставались неизвестными.

Пришедшему в себя на следующий день Суворову князь Потемкин сделал жестокий выговор: «Солдаты не так дешевы, чтобы ими жертвовать по пустякам. Ни за что погублено столько драгоценного народа, что Очаков того не стоит…» На что Александр Васильевич отвечал: «Невинность не требует оправдания. Всякий имеет свою систему, и я по службе имею свою. Мне не переродиться, да и поздно!»

Пробита насквозь картечиной шея, в немолодом уже теле слабость от большой потери крови. Лежать бы тихо в шатре да принимать лечебные процедуры? Но нет! Суворов ковыляет по лагерю, устраивает смотры частям своей дивизии, шутит и подбадривает солдат и смотрит, смотрит с валов на Очаков. А еще он привычно острит и иронизирует перед генералами: «Я на камушке сижу, на Очаков я гляжу!», – разумеется, имея в виду всесильного Потемкина. Само собой, «доброжелатели» немедленно доводят все сказанное им до самого светлейшего.

Не менее язвительно высказывался и командующий Второй Украинской армией, генерал-фельдмаршал Румянцев: «Очаков не Троя, дабы его десять лет осаждать». Эта колкая фраза Петра Александровича охотно цитировалась как в Царском селе, так и в самой ставке Потемкина. Князь еще припомнит все эти слова острякам! Румянцева вскоре вообще отстранят от командования, и он, обиженный, уедет в свое имение. Ну а Александр Васильевич отправится в Кинбурнскую крепость, «дабы залечивать рану и присматривать за тамошним гарнизоном».

Императрице все случившееся было представлено светлейшим князем так, что она заявила в присутствии приближенных: «Слышали, старик, бросясь без спросу, потерял до четырех сотен человек и сам ранен: он, конечно же, был пьян».

Командующий Днепровской гребной флотилией, принц Нассау-Зиген писал в Санкт-Петербург французскому послу Сегюру: «Очаков можно было взять еще в апреле и позже, но все упущено». Это письмо, как, впрочем, и все подобные, исходящие от особ такого ранга, было, разумеется, перлюстрировано в «особом, черном кабинете» столицы. Копия данного письма была представлена Екатерине, которая, прочитав, начертала на нем: «Это правда». Но никаких действенных мер в отношении своего «Гришеньки» она предпринимать не стала.

Григорий Александрович Потемкин был превосходным управленцем и государственным деятелем, но… Но, как признавались многие его современники, полководческими талантами их светлость не обладал. Свое бездействие под Очаковом он оправдывал боязнью больших потерь при штурме и наличием огромного турецкого флота в Лимане. Разумеется, князь лукавил, он не мог не знать, что санитарные потери прошлой, давней осады этой самой крепости еще фельдмаршалом Минихом были во много раз больше боевых. Он не мог не видеть сотен больных в лагере, большинство из которых было обречено на смерть. Что же касается турецкого флота, то его артиллерия не могла воспрепятствовать даже атаке русских войск со стороны Лимана. А уж при штурме со стороны суши она и вовсе была бесполезна.

Началась так называемая «формальная осада». Войска отрывали параллели, насыпали валы и закладывали осадные батареи. Всего в течение июля и августа было заложено четырнадцать батарей, а в сентябре и октябре еще шестнадцать, на которых разместили 317 орудий полевой и осадной артиллерии. Русские пушки били беспрерывно, и сила их орудийного огня росла с каждым днем. Так, только девятого октября 1788 года по крепости было выпущено 2867 ядер, 1444 бомбы, 115 гранат, 71 зажигательный снаряд и 38 зарядов картечи.

Однако крепость не сдавалась. Турки упорно оборонялись и сами предпринимали многочисленные вылазки, нанося осаждающим большие потери. В одну из таких вылазок был тяжело ранен командир Бугского егерского корпуса генерал-майор Михаил Илларионович Кутузов. Пуля, войдя ему в щеку, вышла из затылка.

«Надобно думать, что Провидение сохраняет этого человека для чего-нибудь необыкновенного, потому что он исцелился от двух ран, из коих каждая смертельна», – писал об этом принц Де Линь.

И в этом он, несомненно, оказался прав.

Глава 8. Осада