Глазами Монжа-Бертолле

Мелодичный, но властный голос стюардессы прервал полудремотные грезы пассажиров: «Самолет идет на посадку. Наденьте привязные ремни!» Все, как один, разом посмотрели на циферблаты часов. В чем дело? Если верить расписанию, еще не время для посадки! Уж не случилось ли чего-нибудь?

Так оно и есть. Одной из пассажирок плохо. Сердечный приступ. Ни аварийная химия бортовой аптечки, ни участливые советы воздушных эскулапов помочь не в силах. Расписание расписанием, а здоровье человека превыше всего. С сердцем шутки плохи. И пилот ведет машину в ближайший аэропорт, где пострадавшую уже ждет карета «Скорой помощи», вызванная по радио.

Этот грустный эпизод невольно вспомнился мне потом, уже в Академгородке. Вовсе не потому, что опоздание самолета перепутало все мои карты: день был субботний и учреждения пустели раньше, чем обычно. Нет, повод оказался совсем иным.

Хотя стрелки давно уже перевалили за урочный час, когда кончаются всякие приемы, вахтер безропотно пропустил меня в Институт математики. Наверное, так уж повелось, что здесь даже по субботам сотрудников не выдворишь из лабораторий. Почему, я понял в тот же день.

Сказать правду, никакой это был не институт в традиционном смысле слова, а самый что ни на есть заурядный жилой дом. Напротив отнюдь не парадного подъезда (вход был со двора) прямо под сенью таблички с внушительной надписью «Институт…» годовалые «старожилы» существующего без году неделю Академгородка (стоило детской коляске чуточку притормозить) оглашали воздух пронзительным ревом. А все потому, что молодой папа-физик, заглядевшись, должно быть, в книгу с формулами космических скоростей и запамятовав лирическую гоголевскую строку: «И какой же русский не любит быстрой езды», — перестал вовремя подталкивать и без того тихоходный кабриолет…

Стройка институтского здания вот-вот должна была завершиться, а пока лаборатории временно размещались в гостиных, спальнях, даже, помнится, на кухне. Однако не успел я подумать про себя: «Не красна изба углами…», — как меня не то в кухне, не то в гостиной вместо пирогов встретили… углы. Острые, тупые, прямые, они смотрели с многочисленных диаграмм и графиков, которые разложили передо мной молодые ребята, сотрудники Лаборатории задач химии и физики.

В путешествии по институтским закоулкам, по лабиринтам графиков, по маршрутам своих планов меня сопровождал молодой математик Виктор Кудрин.

Математический анализ применительно к структурам химических веществ. Квантово-механические расчеты электронных состояний на поверхности кристаллов. Оптимизация технологических процессов в химическом производстве. Проектирование контактных аппаратов с помощью электронных машин. Абстрактные на первый взгляд, но на деле очень важные для науки и техники проблемы на стыке химии и математики.

Лаборатория химических проблем в математическом институте… Если бы все это видел Николай Семенович Курнаков! Он бы не нарадовался, глядя на племя современных Монжей, у которых свежесть взгляда и непредвзятость мышления, этот бесценный дар невозвратной юности, соперничает с деловитой уверенностью профессионалов, имеющих за плечами опыт и мудрость великих предшественников. А рядом, в четверти часа ходьбы по асфальтированной дорожке, вьющейся между стволами сибирских сосен, уже вздымались современные корпуса химических институтов, где — хотите верьте, хотите нет — я собственными глазами увидел молодых Бертолле, несущих курнаковскую эстафету. И вот что примечательно: даже привычному уху трудно отличить по манере разговаривать математиков, работающих в области химии, от химиков, работающих в области математики, — настолько общий у них язык, настолько крепко поднаторели они в методах и терминологии обеих наук.

До поры до времени «дела пробирные» обходились карандашом и клочком бумаги. Так было в эпоху Бертолле, так случалось и во времена Курнакова. А нынче химики запанибрата с мощной электронно-счетной техникой: не тот век, чтобы кичиться убожеством стародедовских способов, прикрываясь флагом традиционной скромности химиков в выборе технических средств.

Когда мы произносим слова «большая химия», перед глазами встают многозначные цифры планов, многошумные новостройки в «огнях и звонах», многоэтажные и многотрубные гиганты индустрии. Между тем история любого химического завода с его грохочущими машинами и клокочущими котлами начинается в тиши исследовательской лаборатории. Да, большая химия начинается с маленькой пробирки. Пробирка, над которой колдует экспериментатор, — это заводской аппарат в миниатюре. Именно здесь, в едва слышном бульканье реакционной смеси, чуткому уху слышится могучий ритм шумного и жаркого дыхания воздуходувок, печей, колонн, скрубберов, газгольдеров, труб, где непрерывно перемещаются многотонные массы жидкостей, многокубовые объемы газов.