Гладиаторы

Всадники, возглавлявшие обоз, пришпорили своих скакунов, а земледельцы, трясшиеся на повозках, стеганули пару раз своих лошадок: всем не терпелось увидеть доказательство их теперешней безопасности.

В ожиданиях своих обозники не обманулись: за поворотом дороги вдруг выросли три креста, стоявшие вплотную к дороге. На крестах дергалось три тела, а у основания их стояли два человека в форме стражников городских когорт славного города Рима.

Подъехав к крестам, всадники (а в их числе — и Марк) натянули поводья. Остановились и повозки. Римляне во все глаза стали разглядывать тех, встречи с которыми они еще недавно так опасались.

Три разбойника были прибиты к трем крестам, стоявшим вплотную друг к другу, толстенными ржавыми гвоздями. На кресте, расположенном в центре, висел самый рослый. («Это‚ небось, главарь», — шепнул кто-то). Все трое были живы. Пока что. Двое молчали. Третий, крайний слева, судорожно бормотал, то повышая голос до крика, то шепча: «Я — римский гражданин… я — римский гражданин…» Он, видно, был недоволен тем способом казни, который для него избрали: распятием на кресте умерщвляли рабов.

В разбойнике, висевшем в центре, Марк узнал Вириата…

Молчание обозников продолжалось недолго: и всадники, и земледельцы вдруг поняли, что от распятых на кресте не может быть никакого вреда, и они враз загомонили, стараясь окрасить свою злобу едкой шуткой:

— Что, получили свое, бродяги?! Привыкли обделывать свои делишки в тени — чай‚ на солнышке теперь не сладко, а?

— Дай копье, центурион, — я хочу пощекотать вот этого, толстопузого…

— А я — вон того, что лопочет! На прошлой неделе он вылакал пол-амфоры моего вина, и, видно, еще не протрезвел…

Марк тронул поводья. Выбравшись из толпы, он погнал коня мелкой рысью, путники же, к которым он пристал, остались веселиться у крестов… Дорога повернула за холм, и Марк увидел, что решение добраться до Рима в одиночестве пришло не только к нему: обогнав Марка на полстадия, по дороге медленно ехал тот самый человек, которого его собеседник называл Луцием.

Луций придерживал коня, наверное, тем самым давая возможность своему приятелю Ацилию себя нагнать, поэтому Марк без труда настиг его. И, сам не ведая отчего, рискнул заговорить…

— Тебе, господин мой, не чужды размышления — там, в обозе, я ехал рядом… Позволишь ли спросить тебя?

Луций улыбнулся краешком губ:

— Спрашивай, пытливый юноша…

Луцию на вид было лет около сорока, то есть он был почти вдвое старше Марка. С прежней почтительностью Марк сказал:

— Как я понял, господин, ты утверждаешь, что в людях заложено стремление к свету. Но как выйти на этот свет? Иной раз кажется, что поступаешь правильно: и честно, и по-доброму, и по совести, а оборачивается все злом… Почему?

Немного помолчав, Луций начал издалека:

— Земляной червь много слышал о солнце — о том, какое оно прекрасное, величественное, о том, что оно несет жизнь всему живому на земле, — вот он и захотел на этот источник жизни взглянуть. Червь спросил у крота, что нужно сделать, чтобы увидеть солнце, и крот ответил, что для этого-де нужно вылезти на поверхность земли в том месте, где она освещается солнцем — при приближении к такому месту земля, мол, будет становиться теплее. Долго рылся червь под землей, много сделал ходов и наконец напал на теплое место. И червь полез в самую глубь этого теплого места, этого тепла, к его источнику — солнцу, как он полагал. И ему становилось все теплее и теплее… Червь вылез в центр костра, зажженного ночью, и сгорел.

Вот видишь, дружок: тепло не есть солнце, хотя тепло есть признак солнца, так и честность, правдивость, справедливость не есть добро, не есть благо, но есть лишь признаки, оболочки добра. По ним можно сверять свой путь, но при этом надо помнить, что оболочки добра может надеть и зло, так же как тепло может нести не только солнце, но и всепожирающее пламя.

Марку показалось, что еще немного, и он поймет… И он спросил:

— Я Марк Орбелий из рода всадников. А как твое имя, господин мой?

— Луций Анней Сенека рад говорить с тобою, юноша…

Сенека в те времена был уже довольно известен, и Марку приходилось не раз слышать о нем. Знаменитый философ, приверженец Стои, представлялся Марку высохшим аскетом, непоколебимо твердым в вопросах чести. А тут такое… Философ говорил, что зло могло быть честным. Значит, в этом случае, когда зло честно, нечестным было бы добро… Как это понимать?

— Ты, господин, я слышал, учишь стойкости, — с трудом подбирая слова, произнес Марк. — Но если пойти на сделку с совестью ради добра, если ради конечного блага обмануть, поступить несправедливо, — то разве будет в этом стойкость?

— Что же это за совать такая, на сделку с которой надо идти ради добра? — усмехнулся философ. — Ты уже начал отличать правдивость и справедливость от блага, так не останавливайся, отдели правдивость и справедливость и от совестливости! Пусть совесть твоя служит добру, а не честности, справедливости, правдивости, с которыми добро может не совпадать. И стойкость тогда будет в том, чтобы следовать добру, а не его оболочкам…