Гладиатор (СИ)

— Он не знает, — честно ответил Далат. Он разговаривал с доктором после последней течки. — Знаешь, раньше я никогда не думал о детях. Мне было не до этого. А уж о том, чтобы представить себя возящимся с супругом и семейством… просто бред. — Далат медлил.

— А сейчас?

— А сейчас… я был бы самым счастливым на свете, будь у меня беременный омега и парочка верещащих бестий…

Дальше Офиару не смог слушать. Развернувшись, он поспешил выскользнуть обратно в кухню, где нос к носу столкнулся с Суллой. Тот как всегда сторожил его. Слезы комом застряли в горле омеги и не дали ничего сказать.

— Идите, я дождусь повара.

Офиару кинулся прочь.

— Я понимаю.

— Не думаю, — грустно улыбнулся Далат. — Ты не видишь своего омегу с безжизненным лицом от того, что доктор снова не сумел принести хороших новостей… Все, чего я хочу — это видеть его счастливым, беззаботным, улыбающимся. Да и мелких я хочу только омег, с такими же серыми глазами и серебряными волосами.

— А если у вас не получится?

Далат хлопком опустил стакан на стол и обожжённая глина треснула.

— А не получится, значит, так тому и быть.

— Твой род, Далат, — очень осторожно произнес Тор, намекая, что он последний из славной семьи Спиционов, столетиями служивших на благо родины.

Альфа сверкнул лезвием взгляда.

— Значит, такова судьба, мой друг.

— Ты ведь можешь…

— Не надо, Тор, — мрачно произнес Далат. Он понимал, что предлагает друг. Знатные семьи, в которых омеги не могли принести потомства, прибавляли еще одним, а то и больше, омегой, способных понести от альфы. — Я этого никогда не сделаю.

А Тор услышал — «Я никогда не сделаю того, что расстроит моего омегу. Разговор окончен».

— Выпьем, брат, — обретя свою пару, Тор понимал своего генерала. Далату не нужны были ни другие омеги, ни дети от других. Ему вообще ничего не было нужно, кроме истинной пары рядом в своем доме. И Тору тоже.

Совет

Офиару сидел на самом краю просторного ложа. Течка закончилась этой ночью, возвращая сознание и волю. Измотанный и потрепанный омега с трудом поднялся. В заднем проходе отчаянно свербело, на бледной коже выступали пурпурные пятна синяков и засосов — свидетельства неистощимой страсти мужа, забывавшего себя, оказываясь с потекшим супругом в одной комнате.

Вечером Далат будет корить себя и просить прощения за грубость, нежно глядя в светло-серые глаза, не таившие и следа упрека.

Офиару провел тонкими пальцами вдоль отпечатков страсти альфы и улыбнулся. Если сегодня история повторится, Офиару станет самым счастливым омегой в Риме.

Подойдя к окну на шатающихся ногах, он выглянул в сад. Теплый осенний день бабьего лета дарил последние лучики оскудевшего солнца. Вдали на западе темнело небо. Вечером будет дождь, отметил про себя Офиару и тут же забыл об этом.

— Сторожишь? — Не оборачиваясь, спросил он.

Тишина треснула еле слышным шагом. В дверном проеме возник Сулла.

— Я иду к Курцию.

* * *

Оставив бету и охранников в тесном ухоженном дворике, Офиару прошел в узкий темный коридор, два поворота налево и он оказался в просторном, с низкими потолками помещении. Маленькие квадраты окон на восточной стене пропускали геометрические столбы розового света, бившие в противоположную стену, превращаясь в невесомые балки, поддерживающие огромный чердак, куда уходила массивная, грубо сколоченная лестница. Именно там эскулап хранил свитки, подаренные многочисленными исцеленными, пожелавшими отблагодарить спасителя.

Но Курцию не нужно было чужое золото. «Мне некогда его тратить», — раз за разом отвечал он любопытным, не желавшим верить в бескорыстность доктора.

Однажды, в очередной визит, Офиару спросил, почему бы не перебраться в дом побольше, и Курций просто ответил, что на это уйдет время, которое нужно чтобы учиться, лечить, спасать.

«Что толку от лишних метров? Разве их заберешь с собой в мир иной? Чтобы родиться, хватит и метра, да и закопают тебя в маленькой яме… и правильно сделают. Мне хватает и этого дома.»

Больше омега ничего не спрашивал. Он и сам видел, что доктор абсолютно доволен своей жизнью, расписав все по минутам и следуя собственному расписанию. Вот и сейчас, в ранние часы, он засел за тяжелым на вид свитком. Чтобы сберечь глаза, читать можно было только при хорошем свете, говорил Курций. Когда, как не утром?

Днем он принимал тех, кто мог дойти на своих двоих, в той комнатке поменьше, служившей «приемной». А вечером Курций отправлялся к тем, кто не могли посетить доктора либо же не позволяло высокое положение. Сам врач ничего не имел против, не находя никакого интереса в том, чтобы ломать обычаи сильных мира сего. «Что толку в бесполезном сотрясании воздуха. У меня нет на это времени.»

Пристроившись на высокой кушетке, Курций хмурился, глухо бормоча губами. Офиару простоял в темени коридора несколько минут, все никак не находя сил, чтобы сделать последний шаг. Ему казалось, что еще мгновение, и мир покатится в тартарары.

— Если не готов войти, то зачем пришел? — Курций не оторвался от папируса, только перевалился на другой бок, вытянув затекшую ногу.

Офиару сглотнул.

— Мне нужно чтобы вы проверили.