Гюго

Зато некогда ученик Белинского — Фёдор Достоевский к Гюго относился с пиететом. Как вспоминала его жена: «Вернулся из-под ареста Фёдор Михайлович очень весёлый и говорил, что превосходно провёл два дня. Его сожитель по камере... целыми часами спал днём, и мужу удалось без помехи перечитать “Les Miserables” Виктора Гюго...» «Вот и хорошо, что меня засадили, — весело говорил он, — а то разве у меня нашлось бы когда-нибудь время, чтобы возобновить давнишние чудесные впечатления от этого великого произведения?»

Как отмечает Георгий Фридлендер, в письме, написанном в апреле 1878 года на имя президента Международного литературного конгресса в Лондоне Эдмону Абу, Достоевский назвал Виктора Гюго «великим поэтом», гений которого со времён его детства оказывал на него неизменно «мощное влияние».

Из крупных русских писателей один лишь Иван Тургенев — другой поклонник Белинского — был лично знаком с Гюго и общался с ним. Но, будучи на 16 лет его моложе, русский прозаик принадлежал уже к иному поколению в литературе и Гюго не принимал, считая его устаревшим и грешившим демагогией. Эстетика французского поэта была ему абсолютно чужда, и он не слушал своих французских друзей, таких как Гюстав Флобер и Эдмон Гонкур, понимавших, с кем имеют дело в лице Гюго. Почему тот же Флобер, при всей своей иронии, восхищался поэтом, а Тургенев оставался к нему глух, можно объяснить, наверное, тем, что русскому прозаику не хватало интимного знания французского языка, оно было у него, при всей лёгкости общения на нём, всё-таки книжным. От этого такие оценки: «В. Гюго в последних его произведениях сознательно и упорно становится головою вниз». Стоит заметить, что Тургенев и Пушкина ставил ниже... Гейне!

Единственным из русских классиков, безоговорочно принимавших и восторгавшихся Гюго, был Лев Толстой, самый непоэтичный из них. В известном смысле Толстой, после смерти Гюго в 1885 году, выступил в роли его преемника — и как самый великий из живущих писателей, и как моральный авторитет мирового масштаба. У обоих были сложные отношения с церковью, в лоне которой они воспитывались, — католической и православной, соответственно. Оба испытали преследования со стороны власти, выступали как еретики — религиозные и политические. Толстой мечтал быть сосланным или изгнанным. Смерть и похороны обоих стали событием национального масштаба.

Но если Толстой занимал анархические позиции, часто идущие вразрез со здравым смыслом, то Гюго при всей своей неортодоксальности был воплощением всё-таки нормальности. Толстой часто высказывался невпопад, нёс явную околесицу — отрицая плотскую любовь, собственность, поедание мяса, Шекспира. Гюго, напротив, плотскую любовь воспевал, но при этом выступал как защитник прав женщины, в то время как Толстой женской эмансипацией демонстративно пренебрегал. Гюго был против социалистической уравниловки, и мысль Толстого о запрете частной собственности на землю показалась бы ему абсурдной и вредной. Английского драматурга, в отличие от русского графа, он превозносил — пусть и интуитивно, не читая в оригинале.

Толстой часто упоминал Гюго в своих эстетических трактатах: «Если бы от меня потребовали указать в новом искусстве на образцы по каждому из этих родов искусства, то как на образцы высшего, вытекающего из любви к Богу и ближнему, религиозного искусства, в области словесности я указал бы на “Разбойников” Шиллера; из новейших — на “Les pauvres gens” V. Hugo и его “Misérables”... С одной стороны, лучшие произведения искусства нашего времени передают чувства, влекущие к единению и братству людей (таковы произведения Диккенса, Гюго, Достоевского; в живописи — Милле, Бастиена Лепажа, Жюля Бретона, Лермита и других); с другой стороны, они стремятся к передаче таких чувств, которые свойственны не одним людям высших сословий, но таких, которые могли бы соединять всех людей без исключения... Люди первой половины нашего века — ценители Гёте, Шиллера, Мюссе, Гюго, Диккенса, Бетховена, Шопена, Рафаэля, Винчи, Микеланджело, Делароша... наших любимых художников: Гёте, Шиллера, Гюго, романы Диккенса, музыку Бетховена, Шопена, картины Рафаэля, Микеланджело, Винчи и др.».

В письме Фету Толстой писал так: «Вы читаете Аристофана. Я это очень понимаю и читаю хоть и свежее, но в том же роде — “Дон-Кихота”, Гёте и последнее время всего Victor Hugo. Знаете что, о V. Hugo никто не говорит, и все его забыли, именно оттого, что он всегда и у всех останется, не так, как Байроны и Вальтер-Скотты. Читали ли вы в его полных сочинениях его критические статьи? Всё, что у нас об искусстве лет 10 тому назад, да и теперь, пожалуй, пересуживается à tort et à travers, 30 лет тому назад высказано им, да так, что нельзя слова прибавить и слова выкинуть».