Гитлер. Неотвратимость судьбы

Во второй половине дня, около 18 часов, я в последний раз стоял перед моим шефом, которому верно прослужил тринадцать лет. Он, как всегда, был в своем зелено-сером мундире с длинными черными брюками. Даже я, хорошо знавший его, не мог сказать по его внешнему виду, что он уже решил покончить все счеты с жизнью. В правой руке он держал карту Берлина, левая рука слегка дрожала, как это часто случалось после перенесенного в Виннице, на Украине, мозгового гриппа, а в последние месяцы стало постоянным явлением. «Ну, как дела, Кемпка?» — спросил он. Я доложил, что вместе с моими людьми обеспечил безопасность Имперской канцелярии от Бранден-бургских ворот до Потсдамерплац. — «А что думают ваши люди?» — На мой ответ, что все они держатся безупречно и ожидают вызволения из окружения генералом Венком, Гитлер спокойно ответил: «Венка ждем все мы». И он в последний раз подал мне руку: «Всего доброго, Кемпка!»

В ту ночь застенографированные фрау Юнге завещания Адольфа Гитлера были подписаны. От партии его заверили Борман и Геббельс, от вермахта — Бургдорф и Кребс. На личном завещании подписи поставили Геббельс, Борман и адъютант от военно-воздушных сил полковник фон Белов.

— Как вы думаете, фюрер, — неожиданно для всех спросила Гитлера его секретарша Траудль, — национал-социализм переживет нас?

На какое-то время лицо Гитлера сделалось непроницаемым и жестким, он заговорил так быстро, словно боялся, что дверь его кабинета откроется, и на пороге покажутся русские парашютисты.

— Немецкий народ, — четко выговаривая каждое слово, произнес он, — оказался недостойным возглавляемого мною движения. Может быть, лет через сто новый гений воспримет мои идеи, и национал-социализм подобно птице Феникс возродится из пепла!

Все молчали. Да и что теперь было говорить о немецком народе, когда все было кончено. Винили ли все эти люди во всем случившемся Гитлера? Трудно сказать. Может быть, и винили. Да и как не винить, когда вокруг рвались советские снаряды, и никто из них не знал, увидит ли он завтрашнее утро. Но тогда, в сорок первом, когда немецкие офицеры рассматривали в бинокль московские церкви, никто из них даже и не думал о том, что их фюрер был в чем-то не прав. Ну а сам Гитлер, по всей видимости, в последний раз решил отомстить «недостойному своего фюрера» немецкому народу и приказал открыть шлюзы, отделявшие тоннели берлинского метро от канала Ландвер, чтобы не дать пройти советским солдатам. В хлынувших в тоннели потоках воды погибли тысячи раненых, детей, женщин и стариков, укрывавшихся там от бомб и снарядов.

* * *

Лоренц, представитель имперского шефа печати Дитриха, а также полковник Белов и штандартенфюрер СС Цандер, личный адъютант Бормана, получили приказ попытаться прорваться, имея на руках каждый по копии этих документов. Они покинули окруженный Берлин в различных направлениях, чтобы добраться с ними до нового рейсхпрезидента Деница.

Вскоре Кемпка получил приказ Бормана и генерала Бургдорфа выслать к генералу Венку связных-мотоциклистов с особым посланием. С большим трудом удалось мне достать два исправных мотоцикла, на которых оба связных, переодетых в штатскую одежду, выехали из Имперской канцелярии. «Венк, время не терпит! Борман, Бургдорф» — таково было, коротко говоря, содержание этого особого послания, сформулированного как сопроводительное письмо для связных-мотоциклистов. Под сильным артиллерийским огнем они помчались каждый своим путем, чтобы добраться до населенного пункта Ферк, около Потсдама, где находился штаб Венка…

Около шести часов вечера Борман, Геббельс с женой, Бургдорф и секретарши пришли в кабинет к Гитлеру. Над его столом все еще висел портрет Фридриха Великого, но вряд ли Гитлер уже надеялся на чудо, некогда спасшее прусского короля. На противоположной стене висел потрет матери Гитлера Клары.

— Портрет Фридриха, — сказал вдруг Гитлер, — нужно сохранить во чтобы то ни стало… Остальные мои вещи — костюмы, галстуки, календари, авторучки — уничтожить. Я не желаю, чтобы врагу достались хоть какие-нибудь трофеи…

Гитлер помолчал и снова заговорил об армии Венка, от которого так и не поступило никаких известий. Как видно, он все же еще на что-то надеялся.

— Если не произойдет чуда, — произнес он, — мы погибли. Мы с женой твердо решили уйти из жизни. Я хочу лишь удостовериться, что Лоренцу, Цандеру и фон Белову удалось прорваться и передать копии завещаний Деницу, Шернеру и Кессельрингу. Я не хочу, чтобы после моей смерти начался хаос…

Все молчали. Да и о чем можно было говорить с практически покойником, который даже сейчас не хотел понять, что хаос уже давно начался и Германию ждут тяжелые времена.

И все же смириться с мыслью о самоубийстве оказалось не так-то легко, как это выглядело на словах. Около восьми часов вечера Гитлер дал в Объединенный штаб в Доббине свою последнюю радиограмму.