Гитлер. Неотвратимость судьбы

Гитлер принял отставку Бека, но по каким-то соображениям держал ее в секрете. Однако в июне его настроение снова испортилось: совершившие инспекционную поездку в западные укрепрайоны Геринг и Тодт доложили, что к осени работы закончены не будут. Тогда Гитлер проявил необыкновенную активность, чтобы как можно быстрее довести все до ума. Правда толку от этого было мало, и армейский инспектор укрепрайонов генерал Ферстер довольно точно дал описание этому. «Фюрера, — заметил он, — интересовали глобальные вопросы и мельчайшие детали. Все, что лежало между тем и другим, его не интересовало. Не заметил он и того, что большинство важнейших решений лежало именно в этой «промежуточной» сфере».

В конце концов Гитлеру надоело ждать — он решил проверить, как исполняются его указания, и в конце августа 1938 года отправился на Западный вал, где снова столкнулся с командующим Западной группой армии генералом Адамом, на которого все его речи не произвели ни малейшего впечатления. Выслушав сказки фюрера об огромном количестве танков и каких-то известных только ему чудесных противотанковых минах, генерал довольно сухо заметил, что каждой дивизии предстоит оборона на фронте шириной в 13 миль, и когда все силы будут брошены на прорыв чешских укреплений, он останется без резервов.

И снова Гитлер не пожелал прислушаться к голосу специалиста. Гневно сверкнув на генерала глазами, он запальчиво вскричал:

— Все это чепуха, генерал, и, что бы вы мне здесь ни говорили, я не отменю нападения на Чехословакию! — и зловеще добавил: — Только подлец не сможет удержаться на этих укреплениях!

Как известно, Гитлер был весьма импульсивным человеком, но, прежде чем принять любое решение, подолгу обдумывал его. Если только на самом деле обдумывал. Вся беда его окружения была в том, что никто не мог толком понять, говорил фюрер в этот момент серьезно или блефовал. Думается, что в этом была беда и самого фюрера, который долго сомневался, но в конце концов принимал решение не после долгих раздумий и тщательного анализа сложившегося положения, а в результате все того же импульса, чаще всего основанного на его, как он считал, непогрешимой интуиции. «Вы, — довольно откровенно сказал он назначенному вместо Бека начальнику Генерального штаба сухопутных войск Гальдеру — никогда не узнаете моих истинных намерений. Даже мои ближайшие соратники, убежденные, что они знают все, никогда не узнают всего до конца…»

В этом был весь Гитлер. Да, он решил уничтожить Чехословакию, но тем не менее пока еще не знал, как и когда это сделать. Да, он не слушал своих генералов или делал вид, что не слушает, но тем не менее высказанные ими сомнения не проходили мимо него, и, надо полагать, именно поэтому он все же не полез на укрепленные районы на чешской границе сразу же после аншлюса Австрии. Конечно, в такой непредсказуемости были свои минусы, но хватало и плюсов. «Это нежелание связывать себя общепринятыми правилами, — пишет в своей книге о Гитлере Алан Буллок, — создавало множество проблем в управлении государством и экономикой, но оно же становилось несомненным преимуществом в психологической войне, в искусстве которой он был виртуозом. Даже будучи на грани эмоционального срыва, Гитлер никогда не говорил ничего, не просчитав заранее, какое воздействие окажут его слова на собеседников и на тех, кому они будут пересказаны».

Буллок приводит весьма интересный пример, который прекрасно иллюстрирует высказанное им суждение: «Однажды в Мюнхене (было это 2 июля), когда Гитлер и Риббентроп завтракали, им доложили о прибытии английского посла. Гитлер вскочил из-за стола и воскликнул: «Черт побери! Заставьте его подождать. У меня слишком благодушное настроение». Затем все присутствовавшие стали свидетелями удивительного спектакля: буквально за мгновение он впал в состояние крайнего возбуждения, лицо потемнело, а глаза налились злобой. Дальнейший его разговор с англичанином, проходивший в соседней комнате, был настолько бурным, что все, кто остался за столом, слышали чуть не каждое слово. Вернувшись к столу, Гитлер вытер платком вспотевший лоб. «Господа, — хихикнул он, — дайте мне чаю. Он думает, что я в ярости».

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

По всей видимости, посол так и подумал, и как только фюрер усилил нажим на Лондон и Париж, правительства обеих стран буквально лезли из кожи, чтобы убедить Гитлера в том, что они делают все возможное для того, чтобы заставить Прагу принять выдвинутые Гейнлейном «справедливые требования». Однако Бенеш никаких требований удовлетворять не собирался, и гейнлейновцы принялись за кровавые провокации между немцами и чехами в Судетах.