Гитлер на тысячу лет

Даже с Гитлером я разговаривал исключительно на французском (которого Гитлер не знал), что, говоря между нами, давало мне время поразмыслить, пока мне переводили то, что я уже понял. Конечно, Гитлера это не могло обмануть.

«Fuchs!» — однажды, смеясь, сказал он мне, заметив хитринку в моих глазах. Но он не возражал против этих увёрток, давая мне время на обдумывание каждой моей реплики.

Впрочем, в 1936 г. ситуация была совсем другой. Тогда Гитлер был для нас неизвестным немцем. Время крупных операций по объединению немецких земель ещё не наступило. Реоккупация левого берега Рейна, который должен был отойти немцам задолго до этого, выглядела логично и не вызвала особого беспокойства. Быстро перешли к подсчёту доходов и потерь, поэтому эту проблему быстро списали со счёта.

На момент победы РЕКСа (в мае 1936 г.), европейский барометр показывал прекрасную погоду. В ходе нашей избирательной кампании, имя Гитлера ни разу не было упомянуто ни одним конкурентом. Все бельгийские партии, вступившие в сражение, были погружены в проблемы внутренней политики. В нашей программе того времени — тексты которой, пожелтевшие от времени, всё ещё можно найти — подробно и жёстко критиковались старые политические партии, обсуждалась реформа государства (власть, ответственность, сроки правления), необходимость построения социализма и обуздания крупных финансовых воротил. Но там не было ни слова о международной политике.

Даже в течение долгих месяцев после нашей победы в 1936 г., наша позиция ограничивалась одобрением политики нейтралитета, позволяющей нашей стране уклониться от участия в каких-либо опасных союзах — и разве не также действовал позднее де Голль перед лицом двух «блоков», сформировавшихся после войны? — и держаться в стороне от начинавшей разгораться ссоры между демократиями старого образца (Франция, Англия) и новыми демократиями (Германия, Италия). Под нашим давлением эта политика нейтралитета быстро стала официальной политикой Бельгии.

Это явно свидетельствует о том, что в международной политике рексизм совершенно не ориентировался в прогитлеровском направлении. Безусловно, нас живо интересовали великие реформы, проводимые национал-социализмом и фашизмом. Но мы оценивали их исключительно как наблюдатели и не более того.

По правде говоря, меня больше притягивала Франция. Моя семья была родом оттуда, также как и моя жена, сохранившая французское гражданство. Мои дети могли выбрать страну проживания. И они все единодушно высказались за Францию. С 1936 по 1941 гг. я только один раз побывал в Берлине, но сотни раз в Париже.

Думаю этого достаточно, чтобы покончить со всеми разговорами о руке Германии, деньгах Германии, приказов из Германии! Мы были нейтральны. Ни с немцами, ни с французами — строжайший нейтралитет по отношению к завязавшейся схватке, от которой наша страна не выигрывала ничего, и вмешательство в которую сулило нам только тумаки от обеих разгорячённых противников.

И всё же весной 1936 г. вероятность этого столкновения ещё не стояла столь чётко в европейской повестке дня. Мы получили несколько недель отсрочки. Но уже летом лавина обрушилась.

Сначала во Франции, где на выборах победил Народный Фронт. Власть перешла к вожаку левой коалиции. Леон Блюм, благодаря своим марксистскими убеждениям и еврейскому происхождению, был заклятым врагом всего, связанного с именем Гитлера. Его ненависть к нему — ослепляющая ненависть — доходила до того, что он предрекал поражение Гитлера буквально накануне того, как тот пришёл к власти!

Часть министров из его команды, как мужчины, так и женщины, также были евреями. Их любовь к Франции вряд ли можно было назвать особенно страстной — один из них, по имени Жан Зей (Zay), этакий Мефистофель в очках, как-то раз даже назвал французский флаг подтиркой для задницы. Но их страстная ненависть к Гитлеру была воистину неистовой и безграничной. Мгновенно возросла напряжённость.

Под их вдохновенным руководством кампания ненависти, сопровождаемая антигитлеровскими провокациями, быстро набирала обороты.

Горячо поддерживаемый еврейской пропагандой Народный Фронт яростно набрасывался на всех правых, как за границей, так и во Франции. Так мне, только потому что я придерживался политики нейтралитета, они приписали поддержку Гитлера. Они натравили на меня свору тайных агентов французской разведки, активно действующих в Бельгии, которые обильно тратили миллионы, заработанные на коррупции, на обнищавших и жадных до денег журналистов и светских деятелей.

Спустя месяц, ситуация ещё более накалилась — национальная Испания поднялась против испанского Народного Фронта, родного брата французского Народного Фронта.

Испании и Бельгии, не имевшим общих границ, делить было совершенно нечего. Восстание было необходимым, справедливым и священным, как в том же году было заявлено сначала испанским епископатом, а затем и Ватиканом. Гражданская война была крайним средством, но ужасы правления Народного Фронта заставили национальную Испанию прибегнуть к нему.