На следующий день, 13 августа, недовольство русских проявилось снова. После дальнейших обвинений, выдвинутых русскими в невыполнении того, что они упорно считали обещанием англичан вторгнуться во Францию в 1942 году, Сталин передал официальный протест. В документе было сказано: «…Я [Сталин] и мои коллеги считаем, что 1942 год представляет самые благоприятные возможности для открытия второго фронта в Европе, поскольку почти все немецкие силы и их отборные войска находятся на Восточном фронте и только незначительные по численности второстепенные части оставлены в Западной Европе. Трудно сказать, будут ли в 1943 году условия для открытия второго фронта в Европе столь же благоприятными, как в 1942 году».
В ответе, переданном Уильяму Авереллу Гарриману для американцев, Черчилль по праву отрицал обещание переправиться через Канал в 1942 году. Далее он заявил, что высадка в Северной Африке окажет больше помощи русским, чем любой другой план, и подготовит почву для действий в 1943 году. В заключение Черчилль рекомендовал Сталину самый мудрый политический курс — объявить высадку в Северной Африке открытием второго фронта, придав ей максимальную гласность. Черчилль намеревался сделать то же самое.
Очень показательно описание, данное одним из главных участников дискуссий, известным русофобом сэром Аланом Бруком. Он писал: «Два лидера, Черчилль и Сталин, являются полярными противоположностями. <…> Сталин реалист до мозга костей, для него имеют значение только факты. Планы, гипотезы, будущие возможности для него не значат ничего, но он готов смотреть в лицо фактам, даже неприятным. Уинстон, с другой стороны, никогда не стремится встретиться с неприятностями, если у него есть другой выход. Он обращается к чувствам Сталина, которых, по моему мнению, попросту не существует».
Глава имперского Генерального штаба с уважением отнесся к своему русскому коллеге генералу Шапошникову, которого, правда, посчитал трогательным человеком, страдающим от какого-то нездоровья. Маршала Ворошилова Брук счел некомпетентным лизоблюдом Сталина и лжецом вдобавок. Пессимистично настроенный Брук не верил ни в то, что советская армия удержит Кавказ, ни в наличие 25 дивизий, о которых заявили Сталин и Ворошилов, способных это сделать. Интересно то, что в данной ситуации более оптимистичным был Черчилль.
Оценив темперамент друг друга, Черчилль и Сталин расстались. Черчилль не избежал незаслуженных насмешек Сталина относительно Королевского военно-морского флота, который отказывается конвоировать перевозку военных грузов в советские арктические порты. Основная беда, конечно, заключалась в том, что если британцы не хотели идти на большие жертвы в какой-то степени ради русских, то Советы, которые теряли значительно больше, чем любые возможные британские потери, вряд ли могли простить союзникам их более защищенное положение.
Неудивительно, что, услышав обо всем происшедшем, президент Рузвельт поспешил заверить Сталина, что американцы высоко ценят то, что Россия несет основную тяжесть борьбы, и восхищаются ее усилиями. Но, возвращаясь в Тегеран, фельдмаршал сэр Арчибальд Уэйвелл, русскоговорящий член британской миссии, сказал, вероятно, последнее слово о визите Черчилля в Москву. Во время одного из своих экскурсов в мир поэзии Уэйвелл написал балладу, припев которой заканчивался следующими словами:
Не слишком свежа вещь, которую я должен продать;
Никакого второго фронта в 1942 году…
Я избавился от того, что хотел продать;
Никакого второго фронта в 1942 году.
В действительности открытие второго фронта зависело от того, что происходило на Волге и Дону в течение следующих месяцев.
Глава 8
Падение Гальдера
4 августа — 19 ноября 1942 г.
Я не боюсь военных неудач. Ваша империя имеет слишком могущественных защитников в виде громадности и климата. Русский император всегда будет грозным в Москве, ужасным в Казани и непобедимым в Тобольске.
Я категорически настаиваю на отзыве Сталина. Царицынский [Сталинградский] фронт плох, несмотря на изобилие войск. Я оставляю его (Ворошилова) командующим 10-й (Царицынской) армией при условии подчинения командующему Южным фронтом.