Гитлер

В записях Геббельса нет ни слова о том, что Гиммлер поставил его в известность о состоявшейся 21 февраля встрече со шведом Фольке Бернадоттом по поводу вероятных переговоров с союзниками; они также договорились, что Международный Красный Крест вышлет заключенным концлагерей продовольственные посылки. Неизвестно также, говорил ли ему Геббельс о безответных попытках Риббентропа (он узнал о них от дипломата Невеля) через Стокгольм и Ватикан войти в контакт с англо-американцами. Ясно одно: оба собеседника отлично понимали, что творится в войсках. «Мы не располагаем ни в военном, ни в гражданском секторе сильной централизованной властью, потому что все должно идти через фюрера, что возможно только в отдельных случаях». Точно так же ни один из двоих не чувствовал в себе решимости вынудить Гитлера расстаться с рейхсмаршалом и министром иностранных дел. Гиммлер подвел итог: «У нас оставалось немного шансов выиграть войну силой оружия, но инстинкт говорил ему, что рано или поздно представится политическая возможность обернуть положение к нашей выгоде». Эта возможность могла скорее появиться с запада, чем с востока; Англия тоже вполне могла повести себя разумно. Геббельс подверг эту гипотезу сомнению. Он скорее ставил на восток, считая Сталина большим реалистом, чем «буйно-помешанные» англо-американцы. «Но мы должны признать очевидное: если нам удастся добиться мира, он будет ограниченным и скромным. Он потребует, чтобы мы где-то остановились; однако если мы ничего не будем делать, то не сможем вести с врагом переговоры». Оставалось решить, где будет проходить линия, на которой следует остановиться. И как совершить последний рывок. Вся надежда была на подводные лодки типа XXI.

9 марта, комментируя речь Черчилля, в которой тот предрек, что война продлится еще два месяца и что ни о каком признании немецкого правительства не может быть и речи, Геббельс снова впал в злобу. «Каким этот британский плутократ представляет себе мир? Он что, думает, что 80-миллионный народ протянет ему руку в ответ на такое предложение? Скорее вся Европа сгинет в хаосе и пламени, чем мы согласимся на подобное».

Партийная канцелярия готовила новую психологическую атаку для поддержания морального духа войск: каждая земля получила приказ предоставить по пять партийных активистов в чине офицера. Однако массовые дезертирства продолжались, даже из отрядов СС.

10 марта Геббельс заговорил о царящем в Берлине «психозе конца войны»; письма, которые он получал, свидетельствовали о всеобщем отчаянии. Бывший генерал Хюбнер отправился на запад Германии с поручением навести порядок железной рукой. Престарелого фельдмаршала Рундштедта сменил Кессельринг.

Во время очередной встречи с Гитлером тот возложил ответственность за сдачу Померании на Гиммлера, который поверил непроверенным сведениям армейской разведки. На вопрос Геббельса, почему он не дает четких указаний, фюрер отвечал: «Потому что это больше не имеет смысла; все равно саботажники ничего не выполнят». Дошло до того, что он обвинил самого рейхсфюрера в неповиновении; если такое повторится, пригрозил он, разрыв будет «необратим». Для давления на непокорных генералов он задумал учредить передвижные военные суды под руководством Хюбнера. Священники, «изменившие» режиму, также подлежали суду, который получал право выносить смертные приговоры и приводить их в исполнение. Ни о каком поднятии боевого духа больше не упоминалось: оставалась только тактика устрашения. Геббельс, со своей стороны, предложил начать организацию партизанских отрядов в районах, оккупированных врагом.

Гитлер снова вернулся к идее о том, что раскол коалиции будет инициирован с востока. «Сталин способен изменить военную политику на 180 градусов» – ему не нужны перчатки ни для расправы с собственным народом, ни для воздействия на Запад. Но вначале следовало оттеснить его войска, причинив им максимальный урон в живой силе и технике. Только тогда Кремль согласится на сепаратный мир. Разумеется, вернуть завоевания 1941 года не удастся, но Гитлер еще надеялся урвать часть Польши и включить в сферу немецкого влияния Венгрию и Хорватию, тем самым развязав себе руки на Западе. «Закончить войну на востоке и возобновить боевые действия на западе – какая перспектива! – восхищался Геббельс. – Это грандиозная и убедительная программа. Впрочем, она грешит полным отсутствием средств к осуществлению».

Конец

К середине марта уже ни у кого не оставалось ни малейших сомнений, что война проиграна. Большинство немцев восприняли захват моста Ремаген на Рейне как «начало конца». Даже Геббельс признавал, что «целью военной политики вовсе не было привести народ к героическому концу». Это замечание, противоречащее его упорным призывам к сопротивлению, следует рассматривать в контексте доклада, представленного Шпеером 15 марта: экономика, сообщал он, рухнет в ближайшие четыре – шесть недель, после чего продолжать войну станет невозможно.