Гитл и камень Андромеды

Жизнь его была проста, коротка и безыскусна: родился, учился, приехал в Палестину, влюбился… тут нужна осторожность… будем надеяться, что Эстерке умерла молодой и детей от Шмерля у нее не было. Хорошо, если ее убили арабы или казнили англичане… Нет, это не годится, все казненные англичанами переписаны, запротоколированы, отслежены до малейших деталей. Убиенные арабами, кажется, тоже. Хорошо… умерла от тифа. Утонула в Генисаретском озере. Упала со скалы во время прогулки по Иудейской пустыне. Заразилась от йеменского ребенка, за которым ходила в местной амбулатории. Попала под корову или, лучше, быка. Исчезла из пространства Ришона, как исчез из него Йехезкель Кац, единственная на свете жертва швейной машинки «Зингер», в принципе и по существу своему совершенно не склонной к кровавой агрессии.

Нет, Ришон не годится. И Нес-Циона не годится. Там помнят все и никому ничего не забывают. Там до сих пор говорят с придыханием о параде шляпок и кастрюль, состоявшемся тридцать пять лет тому назад. А он писал именно эти места, и они совершенно узнаваемы на его картинах. Что он делал в этой Нес-Ционе? Давай подумаем!

В Нес-Ционе тысяча девятьсот тридцать пятого года Малах Шмерль не мог заработать живописью себе на пропитание. Песя и сегодня не хочет держать у себя его голую бабу, пусть это и вид сзади. Значит… Значит, он работал на строительстве дороги, копнил сено, доил коров, таскал цемент. Наемный рабочий у зажиточных евреев Барона, человечек, на которого никто не обращал особого внимания. Местных барышень за таких выдавали неохотно. Если подобных бедняков и приглашали в дом, то только на пасхальный седер, чтобы выполнить мицву насыщения голодных. В кибуце он, понятное дело, не прижился. Блажной, неэффективный, политически нейтральный.

Стоп! Мы уже много насочиняли. Теперь следует поехать к Песе и выслушать подлинную историю тогдашней жизни Паньоля. И выяснить, где обретается и чем занимается нынче его Эстерке. Если она жива, то наверняка замужем и не станет рассказывать налево и направо, с кем грешила в молодости. А потом сотворим мистификацию!

Эта мысль приходила ко мне уже несколько раз и поднимала в моей смущенной душе волну законной гордости. Мистификация — это не фальшивка и не обман, а законная и актуальная форма творчества, игра художника со зрителем, коллегами по цеху и собственным воображением. Многие искусствоведы пытаются загадать миру такие загадки, но только единицам удается придумать хорошие головоломки на радость и потеху следующих поколений. Мистификация — высокий класс профессионализма.

Стоп-стоп! Вот и решение проблемы Нес-Ционы. Мы должны разбросать по нашему повествованию намеки на наличие противоречивых фактов, относящихся к биографии художника, которые в данное время нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть. Пусть ломают голову, поднимают архивы, роются в воспоминаниях. Никто не помнит Малаха Шмерля? Замечательно! В картинах есть намеки на руку Паньоля? Еще лучше! Остается позаботиться о том, чтобы и в моем тексте эти вопросы имели место. Разумеется, в завуалированной форме.

Трясясь в автобусе, идущем в Ришон, я размышляла, где взять для Шмерля учителя. Брать его надо из небольшого польского местечка, полностью уничтоженного во время Второй мировой войны. Ну, явился же из такого ниоткуда Бруно Шульц. Я как раз на неделе купила в польской книжной лавке на Алленби его книжку «Коричные лавки».

Интересное место этот польский книжный магазинчик. Его посещают томные дамы в изысканных платьях, со сломанными ногтями и рабочими руками, обильно смазанными волшебным кремом «Нивея». Еще они собираются у косметолога пани Стефы в маленьком салоне на улице Геула в старом Тель-Авиве. Пани Стефа сама готовит кремы, но баночки для них велит приносить из дома. И какие волшебные разговоры ведутся в книжной лавке и в косметическом салоне «Старе място», о! Там говорят о книгах и спектаклях, которые вызывают толки в сегодняшней Варшаве и о которых никто ничего не слышал в занятом своими делами Тель-Авиве. Вспоминают довоенные времена, пьют особый кофе из маленьких фарфоровых чашечек, едят изумительное «тястко», пирожные домашней выпечки, и мурлычут про себя песенки, очаровательные, как шляпки сумасшедшей Роз, и такие же интеллектуально рокальные.

Да, всплыл же Бруно Шульц! А сколько таких Шульцев осталось в безвестности, потому что их рукописи сгорели не вместо хозяев, а вместе с ними? Или сгнили в каком-нибудь тайнике, куда сложил самое для него дорогое — картины, записки, стихи — польский юноша перед тем, как пойти на плац и отдать себя в руки тех, для кого он был дымом еще до того, как стал им? Вот и учитель Шмерля, и его соученики исчезли, улетели дымом в хмурое небо.