Гитл и камень Андромеды

Лялька!

Я опять одна. Времена стали совсем плохие, всюду хамье, на деньги ничего не купишь, едим гадость, пьем гадость. Я слышала, ты купила дом и разошлась с мужем. Это хорошо. Надеюсь, тот, кто теперь с тобой, за тобой лучше присмотрит. Пришли нам немного одежды. Лучше всего джинсы «Ливайс» и цветные рубашки. Их можно обменять на еду. Надеюсь, это тебя не затруднит. Сима готова бросить все, даже квартиру, чтобы ехать к тебе. Я ее отговариваю. Даже если отпустят, что она там будет делать? Если бы намечались дети — это другое дело, нянька тебе нужна. А так — нечего на шею садиться. Но все же ты реши сама. Если надумаешь звать Симу к себе, зови в гости как партизанку и спасительницу евреев. Саша Белоконь свидетельство давно подписал. Да и есть это стопроцентная правда. Если бы не крайняя ситуация, я бы тебя не затруднила. Да, не знала, писать ли об этом… Саша Белоконь умер от инфаркта. Впрочем, Сима твоей подруге об этом уже давно написала. То, что мы пережили, не любое сердце может выдержать. Будь здорова! Мама.

Дальше шла длинная приписка убористым Симиным почерком. На чтение этой части у меня просто не хватило душевных сил. Не письмо, а удар ниже пояса. Ну ладно! Джинсы и рубашки — с этим справлюсь. А вот с Симой… тут нужно подумать. Сима-Серафима…

Она была связной в партизанской дивизии того самого легендарного Александра Белоконя, и список ее подвигов так велик, что самой своей величиной помешал снять о Симе фильм. Сима не умещалась в полтора часа показа. Когда очередной подвиг выпадал из списка, нам звонили со студии, и Сима говорила: «Помилуйте, но это же было самое интересное и значительное во всей эпопээ!» А положив трубку, хихикала: «Пусть попотеют!»

Кончилось тем, что сценарий положили на полку, а знаменитая разведчица осталась никому не известным товароведом. Только перед Девятым мая о ней вдруг вспоминали. Сима надевала синий шерстяной костюм. Мама срочно перешивала одну из своих белых блузок, в которую приходилось вставлять много клиньев, поскольку наша Сима была полногруда. А я чистила зубным порошком Симины ордена и медали. Мама пришпиливала их к пиджаку, и Сима отправлялась «в люди». Мама оставалась дома. Она не любила «людей из партизанки». Сима понимающе кивала. Она и сама их не жаловала, но праздник есть праздник.

Сима-Серафима и заставила некогда Александра Белоконя принять в отряд маму — тощую, заморенную, да еще и беременную жидовку в прыщах и коросте, и назначила ее своей помощницей. Еще Сима была единственной особой женского пола во всей партизанке, на которую дядя Саша не смел положить ни глаз, ни руку. Он ее слушался и даже побаивался. Сима никогда никому ничего не спускала.

Считается, что маму привез в послевоенный Ленинград Александр Белоконь, но на самом деле ее привезла в свой родной город Серафима Попова, а дядя Саша потащился за ними. И поскольку я уже жила и даже ходила, он поехал не за ними, а за нами. И мы поселились в довоенной Симиной квартире на улице Каляева, бывшей Захарьевской, где когда-то жили в казармах кавалергарды, которыми командовал Захарий Шипов, Симин прадед.

Захарий, писанный маслом, глядел на нас из убогой рамы. Прежнюю, позолоченную, в цветах и яблоках, сожгли в блокаду. А новую Сима никак не могла подобрать. Захарию Шипову требовался настоящий дореволюционный багет, который после революции стоил непозволительно дорого.