Гитл и камень Андромеды

Натренировать руку, конечно, не трудно. Но рукой должна двигать душа. Так вот, руку я сравнила. Разложила несколько фотографий ранних и поздних работ Паньоля и расставила рядом картины Малаха Шмерля. Что вам сказать? Все, что имеет отношение к постановке руки, к школе, учителю — если не совпадало, то не слишком и разнилось. Не до конца, конечно, не во всех деталях, но напоминало. А вот душа… Малах Шмерль — существо нежное. Я бы даже сказала — помешавшееся на любви. Он любит все, что рисует, все, что видит. Влюблен в свою натурщицу, в листик и корову, в свою семью, в детство, в какой-то садик и в Палестину. Просто до одури влюблен. Этакое восторженное теля. И любовь эту Шмерль не скрывает.

А Паньоль — человек без детства, без воспоминаний. Живых цветочков и листочков, тем более бабочек и птичек ни в одной из его картин вообще нет. К природе относится со скептической улыбочкой горожанина. Листочки и цветочки, бабочки и птички для него разве что предмет для издевательства. И еще — в каждой работе Паньоля есть большая или меньшая доза желчи. А в работах Шмерля ее нет вовсе. Получается, что картины написаны разными людьми. Но это — абсурд! Паньоль ясно сказал, что картины, отданные когда-то Кацу, писал он. Неужели человек может так кардинально измениться?

Война, сопротивление — все это, конечно, прибавило желчи и убавило вселенской любви. А где он, кстати, родился, мой дед? Мама называет себя потомственной варшавянкой. И Паньоль сказал, что его жена была родом из Варшавы. А он-то сам где родился? По картинам Шмерля об этом судить нельзя. Его пейзажи, люди и звери существуют везде и нигде, как и он сам. Можно написать о них в каталоге, что они есть в природе, но не у каждого хватит фантазии, чтобы так эту природу увидеть. По-моему, хорошо сказано. Можно даже вынести на обложку. А судя по повадкам и картинам Паньоля, дед мой — уроженец большого и шумного города. Берлин, Париж, пусть даже довоенная Варшава. Господи, что я вообще знаю о своем деде? И что я знаю о своей семье? О какой грешной любви к моей маме говорит толстая усатая Сима?

Захотелось спрятать уши в ладони и голову под подушку, как я делала в детстве, когда из Симиной и маминой спальни раздавался безумный мамин голос: «Не прикасайся ко мне! Не смей! Я наложу на себя руки!» Потом — всхлипы, тихое сюсюканье, нечистый смех. Что я знала обо всем этом? Что понимала? А что я знала о муже, с которым прожила три года? И что я знаю о самой себе?

Год за годом, месяц за месяцем, день за днем я обещала себе сбежать из родного дома. Все равно куда, но далеко. Алтай был одним из выходов. Но с Алтая приходилось возвращаться. А когда Мишка сказал, что ищет жену, готовую ехать за ним на край света, то есть в Израиль, я сказала: «Да!» Только поэтому? Ерунда, пустое! Возможно, не случилось любви, слишком уж быстро она испарилась, но влюбленность была точно. И чему же научил нас этот поток сознания? Тому, что шизофрения есть самое нормальное человеческое состояние, а маска способна управлять нами так же естественно и четко, как и то, что скрывается под ней? То есть тому, что коммунист Паньоль является в основе своей человеком восторженным, влюбленным в дурацкую мечту о счастье для всего человечества. Герой войны в Испании к тому же. Так что сходится. Паньоль и Малах Шмерль — две половинки того же естества. Отдадим же Шмерлю Шмерлево, а Паньолю — Паньолево. Вернее, оставим Паньоля за кадром и расскажем эту историю иначе.

Жил-был простоватый и влюбленный в жизнь парень, наделенный огромным талантом к живописи. Звали его не Паньоль, а Пиня. И любил он вовсе не устриц в шампанском и не щуплых парижанок, а цимес и сдобных барышень. Но что-то мешало ему оставаться таким вот Пиней. А что — не наше дело, потому что, превратившись из Пини в Паньоля, Малах Шмерль закончил свое существование.

Малах, кстати, означает «ангел», а Шмерль… черт его знает, что это означает, и надо выяснить, но в фамилии есть некая насмешка… какое-то пренебрежение: Шмерль, шмендрик, шум давар, пустое, ерунда… Паньоль взял себе этот псевдоним, уже ощущая, очевидно, грядущую перемену. Шмерль — кокон, гусеница, а Паньоль — вылупившаяся из кокона громадная пестрая бабочка. И я еще не знаю, где мы убьем Малаха Шмерля, в Палестине, в Испании или, может быть, в Салониках, но Паньолем он не станет.