Гитл и камень Андромеды

Трясясь в автобусе, идущем в Ришон, я размышляла, где взять для Шмерля учителя. Брать его надо из небольшого польского местечка, полностью уничтоженного во время Второй мировой войны. Ну, явился же из такого ниоткуда Бруно Шульц. Я как раз на неделе купила в польской книжной лавке на Алленби его книжку «Коричные лавки».

Интересное место этот польский книжный магазинчик. Его посещают томные дамы в изысканных платьях, со сломанными ногтями и рабочими руками, обильно смазанными волшебным кремом «Нивея». Еще они собираются у косметолога пани Стефы в маленьком салоне на улице Геула в старом Тель-Авиве. Пани Стефа сама готовит кремы, но баночки для них велит приносить из дома. И какие волшебные разговоры ведутся в книжной лавке и в косметическом салоне «Старе място», о! Там говорят о книгах и спектаклях, которые вызывают толки в сегодняшней Варшаве и о которых никто ничего не слышал в занятом своими делами Тель-Авиве. Вспоминают довоенные времена, пьют особый кофе из маленьких фарфоровых чашечек, едят изумительное «тястко», пирожные домашней выпечки, и мурлычут про себя песенки, очаровательные, как шляпки сумасшедшей Роз, и такие же интеллектуально рокальные.

Да, всплыл же Бруно Шульц! А сколько таких Шульцев осталось в безвестности, потому что их рукописи сгорели не вместо хозяев, а вместе с ними? Или сгнили в каком-нибудь тайнике, куда сложил самое для него дорогое — картины, записки, стихи — польский юноша перед тем, как пойти на плац и отдать себя в руки тех, для кого он был дымом еще до того, как стал им? Вот и учитель Шмерля, и его соученики исчезли, улетели дымом в хмурое небо.

А мы поможем им появиться на свет, для чего мне предстоит провести очень много времени в польской книжной лавке и в салоне «Старе място»; одна комнатка с крошечной прихожей, старый протертый диван, покрытый белоснежной накрахмаленной простыней, пять потертых стульев, прикрытых вязаными салфетками, коллекция старых польских открыток и кафешантанных плакатов на стене.

Из рассказов изысканных полек с испорченными тяжелой работой руками, из их воспоминаний и фантазий обязательно всплывет школа какого-нибудь провинциального мастера, а уж мне предстоит отдать ему в ученье нашего Шмерля. Ах, каких только рассказов я не наслушалась в салоне пани Стефы, истово боровшейся с моими веснушками!

Фантастические вещи, скажу я вам, творились до войны в маленьких еврейско-польских городках; потрясающие события, ничуть не похожие на привычные россказни о еврейских местечках с их глупыми раввинами и хитрыми ешиботниками, происходили там. В рассказах клиенток пани Стефы вообще не было ни ешиботников, ни раввинов. В них томились, страдали и веселились очаровательные барышни, прекрасно игравшие на фортепиано и сходившие с ума от Ницше. Барышням соответствовали талантливые студенты, приезжавшие на каникулы и крутившие с этими барышнями необязательные романы.

Ах, эти провинциальные еврейские мальчики, мечтавшие завоевать Варшаву, Берлин и Париж! Какие стихи они сочиняли! Какую музыку писали! Как тонко разбирались в живописи и как изысканно шутили! Как горячо они рассуждали о мировой политике, всеобщей справедливости, о закате старой Европы и восходе новой культуры! И какую же готовность они проявляли к тому, чтобы стать создателями этой культуры! Если бы не Гитлер, — вздыхали изысканные польки, — наши мальчики стали бы духовной силой мира, их имена были бы на устах у всего человечества.

Вот тут я и должна вступить с предложением вспомнить замечательного молодого живописца Малаха Шмерля. Учился поначалу в какой-то провинциальной мастерской, но у хорошего учителя. Старого неудачника, в сердцах покинувшего негостеприимный Берлин.

Берлин? Именно Берлин. В работах Шмерля угадывалась берлинская школа. Как и у Паньоля, впрочем.

А в косметическом салоне «Старе място» мне тут же подскажут имя этого неудачника и название провинциального городка, в котором тот поселился, да и Шмерля, разумеется, вспомнят. Одна скажет, что он был высоким блондином, другая — плотным брюнетом, в рассказе одной он будет прихрамывать, по памяти другой — заикаться. И не стоит называть моих дам милыми лгуньями, они не лгут, а реставрируют порванное варварами в клочья бесценное полотно. Если неизвестно, что находилось в правом нижнем углу картины, поскольку ни точных описаний этой картины, ни ее копий и снимков не осталось, что делает реставратор? Пририсовывает то, что могло, должно было там находиться с большой вероятностью, основанной на детальном знании нравов эпохи, ее стиля и смысловых акцентов. Вот и эти польки… Ну был же на самом деле Пинхас Брыля, и были похожие на него молодые художники, отвечающие условиям моего запроса! Как же не подставить их в прореху, вернуть к жизни, заполнить ими место, которое принадлежит им по праву!