Гипнотизер

Консерватория у парка Мансо, напоминавшая средневековый замок, находилась в двадцати минутах ходьбы от Триумфальной арки и наряду с Академией музыки являлась вторым по величине и важности средоточием истинного музыкального искусства. Директор Луиджи Керубини и дирижер Франсуа Антуан Хабенэк превратили консерваторию в колыбель музыкального авангарда, где в этом семестре впервые в истории были открыты музыкальные классы и для женщин.

Будучи безоглядно влюбленной в музыку и рояль, Мария Тереза не желала ничего отдавать на волю случая, тем более в таком месте, как консерватория. Она появилась в Большом зале для репетиции за несколько часов до начала концерта.

Я об этом знал, а Филипп — нет. И знание это обошлось мне весьма недешево: когда я явился к Марии Терезе утром, чтобы испросить ее разрешения сопровождать ее, горничная Людвига не дала мне и порога переступить — мадемуазель никого не принимает, никого не желает видеть и вообще сейчас занята — у них с дядюшкой важный разговор. Филипп, особо не сокрушаясь о недоступности Марии Терезы, собрался преподнести — ей вечером огромный букет огненно-красных роз и прибыть к консерватории в наемном экипаже.

Я случайно встретил его у входа — говоря по правде, не совсем случайно, ибо я в тот момент пребывал в своего рода безумии — кто, если не безумец, способен тайком пробираться через парк, надеясь хоть одним глазком взглянуть на любимую.

— И ты здесь?

— И я здесь.

— Плохи наши дела, — приуныл Филипп.

— Плохи?

— Я швырнул предназначавшийся для Марии Терезы букет в лицо горничной, когда та с кислым видом сообщила мне, что, дескать, мадемуазель уже уехала. И, опасаясь худшего, то есть того, что ты вполне мог опередить меня, я ревниво, надменно и глупо спросил: «Но она ведь одна уезжала, или?..» «Нет, — отрезала эта дурочка. — Мадемуазель сопровождали владелец фабрики пианино месье Эрар и, разумеется, ее дядя».

С минуту мы с излишней придирчивостью оглядывали друг друга, после чего с наигранной сердечностью обнялись. Но едва мы успели миновать арку входа в консерваторию, как нас ждало еще одно разочарование — нас заверили, что мадемуазель настоятельно просила не беспокоить ее и никого к ней не допускать.

По мнению Филиппа, все это было по меньшей мере непонятно, хотя он, безусловно, понимает мадемуазель, однако уверен, что на него сей запрет не распространяется.

— Почему?

Консерваторская консьержка принадлежала к типу сухощавых и самоуверенных особ, глухих к любым доводам. Ее империя, располагавшаяся по левую руку от входа, включала в себя не только стол для писания и полки во всю стену, но и аптечный шкафчик и пару топчанов — на случай обмороков утонченных натур, не выдержавших шквала критики. В подобных случаях на помощь призывали консьержку-лекаря, по совместительству врачевательницу душ и главную утешительницу, пользовавшуюся в консерватории авторитетом ничуть не меньшим, чем его святейшество у ревностных католиков.

Филипп распалялся все сильнее и сильнее.

— Вы спрашиваете почему, мадам консьержка? Так вот, достопочтенная, вероятно, потому, что мадемуазель Мария Тереза сейчас проживает в квартире моего брата!

— Ах! Так вы, стало быть, барон Филипп Оберкирх, сударь. Но — сожалею. Подождите, подождите, вам и вашему приятелю я, так и быть, готова признаться, — тут консьержка извлекла из выдвижного ящика стола листочек бумаги, — на вас и на месье Коке-ро ее распоряжение распространяется как раз в первую очередь. Очень сожалею, месье, — мадемуазель желает видеть только своего дядю и еще месье Эрара.

Во взгляде женщины не было ни насмешки, ни порицания, но Филипп стоял с таким видом, будто только что его наградили плевком в физиономию. Самым невыносимым для него было даже не то, что Мария Тереза не пожелала его видеть, а то, что она своим распоряжением фактически уравняла его со мной. К счастью, честь аристократа не позволила ему броситься прочь из консерватории, как оскорбленному в лучших чувствах влюбленному.

— Да, люди искусства, ничего не попишешь. Их не переделаешь. Следовало бы об этом помнить. В конце концов я и сам к ним принадлежу.

Сокрушенно покачав головой, Филипп нацепил свой цилиндр и растворился во тьме примыкавшего к зданию парка.

Я мог бы углубиться в описание концерта, которым Мария Тереза покорила музыкальный Париж, но лучше предоставить слово ей самой. И я делаю это не случайно. Ибо, как уже указывалось ранее, в Большом зале консерватории присутствовали не только месье Эрар, владелец фабрики по производству пианино, покровительством которого стремилась заручиться Мария Тереза, но и ее «дядюшка». Никто не даст ему лучшей характеристики, чем она сама. Пусть она, и только она, представит человека, сыгравшего столь важную роль в жизни нас обоих. Ее рассказ пояснит, какими чувствами и соображениями она руководствовалась на самом деле.