Гиперборейский Гимн

При этих моих личных особенностях рассматривать мой научно-интеллектуальный труд под углом зрения той или иной школы – значит исказить его сущность. Не новый я и не старый, а вечный. Вечная же стихия морали естественно звучит во мне индивидуальным голосом вопреки школам и категориям, партийным знаменам и разграничительным знакам – всё равно – философского или эстетического характера. Дальше нескольких секунд я ни в какой партии усидеть не могу. Но обыкновенно не я ухожу от неё, а она – от меня, душевная и зыбкая, такая трепетная и колеблющаяся от неподвижно-вечного устоя, упершегося головою в стихию Неба. Пусть звучат эти слова гордо и самонадеянно. Я хочу этим только оттенить моё отношение и к реалистическому намерению жизни при помощи переменных аршинов партийности и школьного новаторства. Дорога моя бежит в другом направлении, через леса видений, какие грезились старым и новым поколениям, к бессмертному божьему граду.

Сам же я что такое, в самом деле? Чем являюсь я среди хаоса мятущихся стихий? Ничтожная песчинка, вскинутая ветром на хребет неподвижной скалы Вечности. Нет, я выражаюсь недостаточно правильно, несоответственно действительной моей натуре, какою я ощущаю её внутри себя, не гармонически с моей идейно-музыкальной сущностью в основе. Романьольские пастухи вкладывают в скважины и щели гор тоненькие Флейты. В непогоду, в бурю эти флейты поют. Бушующая стихия вырывается через них наружу неотчетливым звучанием, вибрирующими в воздухе фигурами, производящими впечатление музыкального чуда. Это звучание слышал в своё время Леонардо да Винчи. После Леонардо да Винчи заинтересовался этим явлением я один в целом мире. Однажды ночью, несясь из Чезены в Форли, я сквозь крутящуюся пыль увидел на горизонте одетую в мглистый туман гору. Ветер вихрился дымом над моей головой. Через несколько минут я услышал, в самом деле, звуковое чудо. Что-то неотчетливо рыдало в отдалении, клубились звуки без определенных очертаний – неясные и тревожные. Это скалы пели кругом тонкими голосками, которые казались трогательно-комическими на фоне вздыбившихся к небу громад. Господи, Боже мой, что же я такое в действительности, как не убогонькая флейта в извечной скале морали. Всё – тленно. Всё – прах. Одна только мораль не умрет и не упадет никогда.

Психея

Человеческая Психея распадается на три существенных части: интеллект, воля и чувство. Воля отражается в чувстве явлением, которое мы называем страстью. Интеллект отражается в чувстве различными эмоциями, включающими и так называемые эмоции эстетические. Само же чувство является лишь субъективным отражением всего того, что делается в душе.

Так учит нас школьная психология. Если перевести общепринятую терминологию на язык философских идей, то мы могли бы классифицировать эти феномены следующим образом. В центре душевной жизни находится воля. В своём первоначальном проявлении она сливается с апперцепцией. Восприятие становится осознанным и приходит в действие интеллект. Та же воля в дальнейших своих выражениях, на более высоких ступенях своей эволюции, порождает человеческие страсти. Воля глядит вовне. Тут лицо души, обращенной к миру. Страсти же кипят внутри человека. Вот почему и можно сказать, что страсть является внутренней интимной формой волевой апперцепции. Вообще все чувства, все переживаемые нами эмоции представляются лишь субъективными отражениями двух объективных факторов – интеллекта и воли, в их постоянных и сложнейших взаимодействиях. Вся Психея зиждется на водной стихии чувств.

Нельзя представить себе ни одного акта душевной жизни, ни одного факта внешнего мира, коснувшегося так или иначе Психеи, при которых интеллект и воля не присутствовали бы одновременно, переливаясь один в другую и возбуждая кипение разнородных страстей и чувствований. Мыслитель занят отысканием истины. Но самый процесс его умственной работы пронизан непрерывными эмоциями и руководим ни на секунду не замирающей волей. Так называемая интуиция в познавательном процессе тут и гнездится светящимся фонариком неосознанных предчувствий и догадок. Взять хотя бы для примера чистейший случай отвлеченного мышления, какой представляет собою философская система Спинозы. «Этика» его написана по геометрическому методу. Одна теорема вытекает из другой с логическою последовательностью. Это какая-то бесконечная хрустальная цепь силлогизмов, без промежуточных пустот и эмоциональных кейфов. Окраски как будто никакой на хрустальной чистоте мысли. А между тем в основе тут лежит титаническая по силе волевая апперцепция, с сопутствующей ей интеллектуальной страстью, что и ощущается на последних страницах «Этики». Этот гимн пантеистическому богу в терминах интеллекта производит неизгладимое впечатление на читателя. Вдруг вы окутаны атмосферой человеческой Психеи на почти недосягаемой пустынной Альпийской высоте.