Гилгул

– Недолго, – предупредил Иоав. Урия поднялся и вышел из палатки военачальника. Иоав же через откинутый полог смотрел ему вслед. Он жалел Урию. Хеттей был отличным воином. Храбрым, смелым, послушным. Он не один раз спасал жизнь самому Иоаву. В том страшном бою с филистимлянами… если бы не меч, подставленный верным оруженосцем, Иоав лишился бы не только глаза, но и головы. И теперь он собственноручно посылает хеттея на верную гибель. Военачальник не мог поступить иначе. Как и прочие, он боялся гнева своего дяди, но… где-то в самой глубине души Иоав надеялся, что произойдет чудо. Урии удастся взять стену и открыть ворота. Тогда Иоав сможет доложить о том, что хеттей, практически без поддержки войска, взял Раббат. Может быть, Дэефет смилостивится. Суд над победителем может вызвать недовольство в войсках.

– Га-Шем, не оставь его, – прошептал он одними губами. А Урия, стоя на коленях в своем шатре и закрыв глаза, просил Господа о том, чтобы тот послал освобождение его жене, Вирсавии, которую хеттей любил больше всего на свете. Легионер не стал просить за себя. В своем будущем он уже не сомневался. Урия даже не знал, к кому обращается, и лишь в одном не усомнился ни на секунду: это был не Га-Шем. В какой-то момент ему вдруг стало легко и спокойно. Он понял, что услышан. Нет, никакого знака не было, просто Урия это почувствовал. Он поднялся, взял меч и вложил его в ножны, а затем вышел из шатра. Шатры его воинов стояли позади офицерских. К ним и направился хеттей. Его солдаты уже надевали латы и шлемы, пристегивали ножны, примеряли к руке щиты. Заметив приближающегося офицера, тысяченачальники и командиры манипул отдали приказ солдатам, и те вытянулись в строй. Урия прошел вдоль плотных, широких шеренг.

– Тысяченачальники, отойдите в сторону, – приказал он спокойно. – Я буду говорить не для вас. Ночная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием костров, позволяла ему не слишком повышать голос.

– Сразу за второй сменой начнется штурм, – медленно сказал Урия. – Силой двух манипул я должен захватить ворота Раббата после того, как аммонитяне снимут со стены свободных стражей, чтобы отразить ложные атаки с юга и востока. – Он выждал, старясь уловить настроение солдат. Строй хранил бесстрастное молчание. – Мы дрались бок о бок не в одном бою, – продолжал Урия серьезно, – и привыкли доверять друг другу. Я не стану лгать и теперь. Те две манипулы, что пойдут со мной, погибнут. Остальных, скорее всего, оставят в лагере. Те, кто хочет уйти, пусть выйдут из строя. Я вернусь через полчаса. Он ушел в темноту. Солдатам проще принимать решение, когда они не видят глаз командира. Урия не хотел принуждать ни одного из них. Смерть – это слишком серьезно. От нее не отмахнешься, как от москита. Каждый из тех, кто останется в строю, должен почувствовать, понять, даже не умом, – кто знает что-нибудь о смерти? – а душой, на что они соглашаются. Жаль, он не смог сказать им этого день назад. Избыток времени способствует принятию верных решений. Когда Урия вернулся, строй заметно поредел, но и теперь в нем осталось не меньше трех когорт. Слишком много. Четверть часа ушло на то, чтобы отобрать из полутора тысяч сотню самых верных.

– У вас есть четверть часа на молитву, – сказал им Урия. – Это мало. Но больше я дать не могу. Нам надо готовиться к бою.

***

Штурм начался, когда меняли стражу на стенах. Тысяченачальник царской когорты, проверявший караулы, первым заметил тени неподалеку от акведука. Бой вспыхнул сразу с двух сторон. Поднятые по тревоге арамеи разбирали оружие и рассыпались по стенам, готовясь к отражению атаки. Раббат ожил. Зажглись в окнах светильники. По всему периметру стен вспыхивали факелы, окружая город огненным кольцом. Отплясывали на стенах домов причудливые тени. Всполохи огня, подобно ножам, вонзались в усыпанный звездами небосклон. Дробь шагов и крики воинов растекались по городу. Взбегали на стены отдыхавшие после караула стрелки-еламитяне и пращники. Ударили в ночное небо первые тучи стрел. И каменный дождь обрушился на иегудейских пехотинцев. Адраазар, застегивая на ходу ремни лат, бежал к воротам, выкрикивая: