Гилгул

– Ту самую, которая боготворила и историю, и вас заодно.

– И что же?

– Она уже сделала аборт? Или вам так и не удалось ее уговорить? Лицо профессора пошло красными пятнами. Он фыркнул от возмущения и прошипел:

– Вы на что это намекаете, милостивый государь?

– Я? Да Господь с вами, профессор, – театрально «изумился» Потрошитель. – Разве же я намекаю? Я как раз выражаюсь совершенно определенно. Или вы опять скажете, что мои слова не более чем наглые инсинуации невежды? Ошалевший от изумления Саша крутил головой, наблюдая за этой пикировкой.

– Ну, знаете… – профессор задохнулся от бессильного гнева.

– Знаю, – вдруг очень твердо оборвал его Потрошитель. – Вы – самый обычный чванливый идиот, начисто лишенный воображения. Качества, абсолютно необходимого хорошему ученому. Тем более историку! Вы – тупица, отрицающий все, что не вписывается в крайне узкие рамочки выдуманной вами же истории. Между тем, профессор, реальная история далеко не столь примитивна, как вы полагаете! Она сложнее, многограннее, интереснее и вместе с тем лживее. И если вам так и не удалось этого понять, значит, вы из числа «Плутархов»! Тех самых «историков», которые лишают будущего не только себя, это бы еще половина беды, но и своих детей, и детей своих детей, и детей их детей, и так до бесконечности. Вы убиваете память, вытравливая ее своими кривобокими баснями чище, чем кислотой. – Он на секунду замолчал, а затем продолжил: – В тысяча девятьсот девятом году, в Берне, тридцатилетний ученый Альберт Эйнштейн сказал доктору Рослину Д'Онстону…

– Кто этот Д'Онстон? – задыхаясь от возмущения, спросил профессор. – Никогда о таком не слышал.

– Это я, – ответил Саша. – В прошлой жизни.

– Так вот, – спокойно продолжил Потрошитель. – Эйнштейн сказал доктору Рослину Д'Онстону следующее: «Воображение важнее знания»! А уж Эйнштейн-то был очень неглупым человеком. Помните об этом, профессор. – Он отвернулся к окну, бросив через плечо. – А теперь уходите. Вы мне неинтересны. Профессор вылетел из бокса, словно на него плеснули кипятком. Саша автоматически кивнул и рванул следом.

– А ты, Гилгул, – по-прежнему через плечо добавил Потрошитель, – тщательнее выбирай себе спутников. Иначе мы зря потратим драгоценное время. Саша, не ответив, выскочил в коридор. Профессор стоял в лифтовом холле, нетерпеливо поглядывая на горящую стрелочку – сигнал вызова кабины. Всем своим видом он выражал смертельную обиду, похоже, что не только на Потрошителя, но и на весь мир, а уж на Сашу, устроившего ему подобный разговор, точно. Саша направился к нему, заметив краем глаза, как из палаты с аппаратурой выходит Юля.

– Профессор, подождите минуту! – крикнул Саша на весь коридор. – Не уезжайте. – Двери кабины открылись и закрылись, а профессор остался стоять. – Извините. Я не ожидал, что беседа примет столь резкие формы.

– Ничего, – пробурчал тот. – Вы-то тут совершенно ни при чем, молодой человек. Но, должен заметить, ваш подопечный не сахар. Намаетесь вы с ним.

– Я знаю, – согласился Саша искренне. – Но не могли бы вы сказать, что думаете о его рассказе? Насколько этот человек отступил от фактов?

– Да ни на сколько, – воскликнул профессор, снова краснея. – В том-то и дело, что к общеизвестным фактам он и не приблизился! В истории ваш подопечный, конечно, разбирается, надо отдать ему должное, но его интерпретация событий – это… это что-то дикое! Конечно, я допускаю правомочность существования различных версий, но не настолько же безумных! Надо иметь хоть малейшее уважение к трудам историков.

– Значит, вы не можете определить, лжет он или нет? – разочарованно произнес Саша.

– Видите ли, юноша, – продолжил профессор, немного успокаиваясь. – Беседа, имевшая место пять минут назад, напомнила мне небезызвестный спор двух, простите, дураков. Один другому – красное, тот в ответ – круглое! Я ему – есть свидетельства, а он мне – вранье! Попробуйте докажите одно или другое! Не-воз-мож-но!

– Но, – прервал страстную речь профессора Саша, – лично вы подозреваете, что он – лжец.

– Естественно, – фыркнул профессор. – Разумеется. Двух мнений тут быть не может! Загвоздка в том, что это невозможно доказать. Вот если бы он начал излагать одну из уже существующих версий гибели Цезаря, я бы сразу сказал вам, из какой книги взят тот или иной кусок, кто автор данной версии и в чем она ошибочна. Но он слишком умен, этот ваш Потрошитель. Слишком. Он не пользуется чужими версиями, а создает собственные, абсолютно непохожие ни на одну из ранее существовавших.

– Его рассказ мог бы оказаться правдой?

– Ну, если отмести труды целой плеяды гениальнейших историков прошлого, – вздохнул профессор, – мог бы. Саша оглянулся. Юля стояла в метре от них, слушая разговор, но не вмешиваясь.

– Что? – спросил старик. – Что-то не так?

– Скажите, – Саша наклонился к самому уху профессора, – это очень важно и, клянусь, останется между нами… Он сказал правду? Относительно блондинки, которую вы уговаривали сделать аборт? Профессор отшатнулся. Щеки его стали пунцового оттенка.