Гигаполис

– Сполох, ты сегодня какой-то замороженный. Что-то случилось? Неприятности?

– Угу.

Я и вправду не расположен принимать активного участия в литературных спорах. У меня одна цель – напиться и поскорее. Чтобы забыть нелюдской голос, монотонно повторяющий: «Где я… где я…» Мне осталось немного.

– Сполох, ну их всех. Пойдем в ванную. Все равно никакой воды с утра нет.

– Зачем же тогда нам в ванную?.. – не могу я понять.

– Сполох, Сполох, – Лариска качает головой. – Все забыл.

Конечно, забыл. Что я сейчас в состоянии помнить? Только белый саркофаг с проводами и шлангами, только голос с того света. А слегка пьяненькая Лариска хочет, чтобы я вспомнил, как лет десять назад на рождественской пирушке у Просторовых мы с ней заперлись в ванной и там, в тесноте, среди каких-то гулких баков и детских ванночек, как два сапера на минном поле, впервые любили друг дружку стоя…

– Послушайте, Фима, – ворчит писатель. – Не знаю, какой вы профессионал, но лекции по российской словесности конца прошлого века вы прогуливали. Если бы вы сопоставили мой личный возраст, а также дату издания романа, с историческими реалиями того времени, то легко догадались бы, что пик моего творчества приходится на момент распада Советского государства. И поэтому советским писателем я могу быть назван весьма условно. Меня и в официальные-то объединения никогда не принимали. В ту пору считалось модным и коммерчески выгодным писать антиутопии. Вот-де как плох социализм, вот-де что выйдет, если довести его до абсурда. Сначала эзоповым языком, позже – открытым текстом…

– А вы?

– А я плевал на все эти соцзаказы. Вокруг меня те, что еще вчера, как вы говорите, воспевали, преклонялись и славили, вдруг начинали ловить попутный ветер и валить прежние идолы. А я чихал! Я как писал космические оперы, так и продолжал это делать. Навевал человечеству волшебные сны… отрывался от насущных проблем… И сложности с публикациями у меня во все времена были одни и те же.

– Ну, сейчас-то какие у вас могут быть проблемы?

– Сейчас я просто не пишу.

– Почему?

– Честно признаться, писатель я всегда был не ахти какой. Ну, за годы усидчивой работы задницей кое-какое перо я себе набил. И сконструировать мир мне ничего не стоило, благо фантазия работала. К слову, мои миры всегда были чужды политической привязке. Так, неопределенный строй, неясная экономика, неуточненные социальные установки. Не это было важно. Сюжет! Action[19]! Есть симпатичный герой. Есть аппетитная героиня. И я тащил их сквозь огонь и воду. А в конце, в виде заслуженной награды за пережитое, позволял слиться в объятиях…

– Маразм! – морщит свою носяру Фимка.

– Вы ни черта не смыслите в литературе, Фима, – горестно кивает седым ежиком Борис Ильич. – Есть определенные жанры. Может быть, одни из них принято считать высокими, а другие низменными, хотя и это – чушь и дичь. Есть определенные правила игры. И никто не упрекнет меня в том, что я хотя бы в одной своей книге играл не по правилам… Так вот: когда я понял, что общество катится не по той колее, куда я хотел бы его направить, а будущее и близко не окажется таким, каким я его себе представлял, то в один прекрасный день взял и бросил писать. И случилось это почти два десятка лет назад.

– Вы что же, серьезно полагали, будто ваша писанина способна ориентировать умы читателей? И брали на себя смелость пророчить?

– Какой же писатель об этом не мечтает? Поверьте мне: даже те, кто на миру и отрекался от воспитательной роли литературы, и вопиял о чистоте искусства, и хулил тех, кто пытался улучшать нравы словом!

– Тем сильнее должен был быть удар… Чем же вы жили все эти годы?

– Так я же объяснял вам: всерьез писателем я себя не считал. И, в отличие от большинства моих наскоро перелицевавшихся коллег, у меня была другая профессия. Поверьте, с голоду я никогда не умирал.

– Любопытно знать, что же стряслось два десятка лет тому назад.

– Ничего особенного. Я переехал жить в Гигаполис и с поразительной отчетливостью увидел, что город этот обречен. Равно как и страна, его породившая. И народ, его выстроивший.

– Очень уж мрачно…

– Ну, произойдет это не так скоро. Может быть, полная катастрофа разразится на закате жизни детей ваших – буде таковые наличествуют. Лично я надеюсь, что все свершится даже позднее. Может быть, писатель я никакой, но экстраполировать реальность, данную мне в ощущениях, пока способен.

– Вы же сами только что говорили, что однажды уже ошиблись в моделировании будущего!