Гибель Светлейшего

Присутствие рядом человека, которому угрожала такая же печальная участь, давало некоторое утешение. Двоим умирать легче, чем одному. И он вдруг почувствовал, что сидящий рядом неизвестный становится для него близким и родным, вроде брата или старого друга. Красноармеец не представлял, как он выглядит — рыжий, черный или светловолосый, какое у него лицо, сколько ему лет. Он пожалел, что под рукой не было спичек. Хорошо бы посмотреть на товарища по несчастью.

— Ты какой губернии?

— Минской.

— Не бывал там никогда, — словно извиняясь, сказал красноармеец. Помолчав немного, добавил: — А я вот из Юзовки. На шахте у бельгийцев работал подрывником. Хорошие у нас места на Дону. Чудные места! Посмотреть бы еще разок. Хоть бы одним глазком.!.

Дукаревич уловил в голосе красноармейца тоскливые нотки.

— Как же вас задержали? — спросил филателист. — Мне показалось, вы плыли на правый берег.

— Дуром взяли. На секрет нарвался, — выругался красноармеец. — Ну да ладно, все едино эту сволочь сметут… Помирать вот только неохота. Жизнь-то какая предвидится впереди! Лучше царей будем жить!

Голос его прозвучал еще тоскливее.

— А если вам на допросе раскаяться? Вас могут помиловать.

— То есть как раскаяться?

— Ну хотя бы для виду, — поправился Дукаревич.

— Для виду? Чудак ты! Это же сволочь умная, старые генералы! Что они, младенцы? Раз динамит и бикфордов шнур — все ясно. А тут каяться… Чего зря каяться! Это тебе не исповедь, а война. Или мы их, или они нас. Человек ты штатский и рассуждаешь не по-военному.

Дукаревич молчал.

— Расстреляют! — простонал чуть слышно красноармеец. — Лучше бы в бою. Сразу, чтобы не думать ничего. Сгоряча помрешь — и не заметишь. А тут чего только не надумаешь. Перемучаешься больше. Не скотина ведь, а человек. Недаром попы душу выдумали… Я, конечно, как большевик, в бога не верю и религию не признаю. Все это царская политика, чтобы народ во мраке держать. Но жизнь человеческую превыше всего ставлю. В Юзовке у меня баба осталась. Горевать будет. Хорошо, ребятишек нет… И в шахте еще поработать хотелось… Уголь — большое дело… Без него — как без хлеба…

Он умолк и неожиданно спросил:

— А ты чем занимаешься? Какой профессии?

— Я филателист.

— Фи-ла-те-лист? Это что же, фотограф?

— Нет.

— Не слыхал такого ремесла. Не доводилось. А если по-русски сказать, попросту… Что ты делаешь?

— Собираю марки.

— На почте служишь? Я так и подумал, что ты не мастеровой человек. Выходит, почтовый чиновник?

— Нет, я не чиновник, — сказал Дукаревич. — Филателия — это собирание почтовых марок для коллекций. А филателист — это человек, который собирает почтовые марки. Старинные марки стоят очень дорого, за них платят огромные деньги.

— Ну что ты скажешь! И здесь спекуляция! — сплюнул красноармеец. — Везде эта зараза поганая корни пустила.

Дукаревичу стало обидно, что его полную опасности работу по собиранию марок на линии фронта красноармеец определил таким оскорбительным словом.

— Это не спекуляция, — сказал он с достоинством. — Я филателист, а не спекулянт. Это не одно и то же. На фронте я собираю штемпелеванные марки, которые на ваш взгляд не имеют никакой ценности, но для филателистов они очень дороги, потому что собраны в районах гражданской войны.

Красноармеец сидел и думал, стараясь точнее уяснить занятие своего соседа. Взрослый человек собирает марки. У него, может быть, есть детишки, словом, не мальчуган, а дядя. Эти марки он, наверное, носит в табачную лавочку, где после их продают. В Юзовке был такой магазинчик, и, верно, школяры покупали эти марки. Было такое дело. Нищенское занятие, хуже, чем семечками торговать. Но надо же человеку кормиться.

— Конечно, пустое дело, — сказал, подумав, красноармеец. — Неужели ты настоящему делу не сумел выучиться? Сколько тебе лет-то?

— Тридцать шесть.

— Ну вот!

— Напрасно вы так презрительно относитесь к моему занятию, — обиделся Дукаревич. — Когда я был маляром, к зарабатывал девять долларов в неделю, а когда сделался агентом-филателистом, стал зарабатывать девяносто и больше. Доллар — это два рубля. Я ведь американский подданный, и нахожусь здесь по коммерческим делам нашей фирмы.

— Вот оно что! — сказал красноармеец и отодвинулся.

Мысли его теперь приняли иное направление. Оказывается, собирать марки — это вовсе не семечками торговать. Он прикинул: доллар — это два рубля, помножить на девяносто — сто восемьдесят в неделю, потом на четыре — семьсот целковых с лишним в месяц. До войны — огромные деньги! Ясно, спекулянт! Надо было его, гада, стукнуть на острове. Люди воюют, а он, сука, марки собирает. Паразит! А еще притворился зеленым. «Войны не признаю!» Святоша нашелся!

Чем больше вдумывался красноармеец в сущность непонятной ему профессии филателиста, тем сильнее душила его злоба. Но, побеждая накипавшую ненависть, он допытывался, притворяясь любознательным.

— И много на этом деле зарабатывать можно?

— Много, — уклончиво ответил Дукаревич и крепче сжал в руках рубашку с секретными карманами.

— А все-таки? Может, помилуют белые, тогда займусь этой штукой.