Гёте. Жизнь как произведение искусства

Гёте и на этот раз не пошел на похороны и не попрощался с усопшим. «Почему, – говорит он Фальку в день похорон, – я должен разрушать память о любезных сердцу чертах своих друзей и подруг, глядя на искажающие их маски? <…> Смерть – весьма посредственный портретист. Что касается меня, то я хочу сохранить в памяти более душевный образ <…> всех моих друзей. Посему и Вас прошу, если до этого дойдет, в отношении меня поступить так же. <…> Могильные парады – это не то, что я люблю»[1510].

В ходе этого продолжительного разговора с Фальком Гёте высказывает свои мысли о бессмертии, которыми прежде он ни с кем не делился. «Об угасании столь высоких душевных сил в природе не может быть речи никогда и ни при каких обстоятельствах; она никогда не станет разбрасываться своим капиталом. Душа Виланда – это от природы сокровище, подлинный самородок»[1511].

Эта мысль о неразрушимости сильной души впоследствии еще раз прозвучит в письме Гёте Цельтеру: «Так будем же творить до тех пор, пока, один прежде другого или один за другим, не возвратимся в эфир, призванные мировым духом! Да не откажет нам Вечно Живой и тогда в новой деятельности, подобной той, в какой мы уже себя испытали»[1512].

У деятельных натур – в этом Гёте был убежден – их внутренняя целенаправленность, их энтелехия не расходуется за срок человеческой жизни, а для неизрасходованной энтелехии должна найтись новая сфера применения и после смерти. Впрочем, рассчитывать на это может не каждый, а лишь тот, кто обладает чем-то таким, что заслуживает продолжения.

Глава тридцатая

Великие политические события отбрасывают тень. Падение Наполеона и сомнительное освобождение. Хранить «священный огонь». Дань духу времени. Хафиз и воздух патриархов. «Западно-восточный диван». Гёте и Марианна. Поэтический диалог влюбленных

Во время работы над вторым и третьим томами «Поэзии и правды» одно политическое событие следовало за другим, но Гёте старался относиться к происходящему со стоическим хладнокровием. Узнав о пожаре в Москве, он писал Рейнхарду: «Что Москва сгорела, нисколько меня не трогает. Так хоть мировой истории найдется, о чем поведать в будущем»[1513]. Впрочем, в действительности он был далеко не так спокоен, как хотел казаться окружающим. В черновике письма мы читаем: «Наше воображение не в силах ее [мировую историю] охватить, а наш разум – осмыслить»[1514].

В душе Гёте был чрезвычайно взволнован – ведь сам он желал победы Наполеону и потому не мог равнодушно или тем более торжествующе взирать на сокрушительное поражение его армии. Когда Наполеон бежал из России и 15 декабря 1812 года под покровом ночи и тумана инкогнито проезжал через Веймар в Эрфурт, откуда через французского посла передавал привет Гёте, герцог подшучивал над ним, что с ним-де заигрывает и бог, и дьявол, имея в виду Наполеона и его заклятого врага – австрийскую императрицу Марию Людовику, которая после последней встречи с Гёте в Карлсбаде, где она нашла его общество весьма приятным, также передавала ему приветы.

1813 год стал переломным в европейском противостоянии. Зимний поход на Россию закончился для Бонапарта катастрофой, и теперь он собирал новую армию. Пруссия перешла на другую сторону и весной объявила Франции войну. Великому герцогу Саксен-Веймара пришлось еще какое-то время лавировать между могущественными противниками. В Веймаре снова остановились сначала французские войска, потом русские и казаки, а затем снова французы. Беды обрушивались на Веймар с обеих сторон – как с запада, так и с востока. В это тревожное время Гёте нашел успокоение в работе над «Западно-восточным диваном».