Гёте. Жизнь как произведение искусства

Вернер родился и вырос в Кёнигсберге в семье профессора риторики, в том же доме, где несколько лет спустя родился и рос Э. Т. А. Гофман. Его отец рано умер, и воспитанием занялась психически неуравновешенная мать, убежденная в том, что ее высокообразованному сыну суждено стать новым Иисусом Христом. Гофман впоследствии рассказывал о душераздирающих криках соседки сверху, считавшей себя Богоматерью. К тому моменту, когда в 1808 году неустроенная бродяжья жизнь забрасывает Вернера в Веймар, он уже широко известен как автор-драматург. Его «Мартин Лютер, или Освящение силы» в постановке Августа Вильгельма Иффланда в Берлине имел оглушительный успех и оставался в репертуаре театра на протяжении нескольких недель. Протестантский Берлин не мог наглядеться на Лютера – святого, воина и любимца женщин в одном лице. «Все это оставляет омерзительно-религиозное послевкусие», – сообщал о постановке Цельтер. Успех вскружил Вернеру голову, и когда умер Шиллер, он сразу же возомнил себя его преемником. Будучи знаменитым театральным автором, Вернер мог рассчитывать на еще больший успех у горничных и графинь. Свою третью жену, красавицу-полячку, он уступил одному берлинскому тайному советнику, и тот в благодарность выхлопотал для него место в Потсдамском министерстве. На государственной службе Вернер продержался недолго и переехал в Веймар, где стал частым гостем в доме Гёте. На день рождения герцогини 30 января 1808 года в театре давали пьесу Вернера «Ванда, королева сарматов» – экзотическую любовную историю амазонки, одержавшей победу в войне против царя, которого она любит, но в финале убивает. Гёте, вероятно, ощущал себя в плотном кольце неистовых амазонок, так как незадолго до этого получил от некого Генриха фон Клейста рукопись с несколькими сценами из драмы под названием «Пентезилея», подносимой, по словам автора, «на коленях моего сердца». Пентезилея относилась к тому же типу эксцентричных женщин, который Гёте терпеть не мог. 1 февраля 1808 года, через два дня после премьеры по пьесе Вернера, Гёте пишет Клейсту: «Пентезилея остается мне чуждой. Она принадлежит к столь странной породе и действует в столь несродной мне области, что потребуется еще немало времени, чтобы освоиться и с тем и с другим»[1438]. Экзальтированность и абсолютизм эмоций в «Пентезилее» отталкивали Гёте – более умеренную пьесу того же автора, «Разбитый кувшин», он одобрил к постановке в своем театре, но неудачное разделение одноактовой пьесы на три действия и слабая режиссура лишили пьесу ее драматического накала. Почему Гёте столь решительно отверг «Пентезилею» и в то же время высоко оценил не менее кровожадную и экзальтированную «Ванду», остается загадкой. Быть может, в «Ванде» все решила сцена просветления в момент убийства любимого, понравившаяся Гёте больше, чем неистовство Пентезилеи: «Ослепленные судьбой // Обретите вновь покой!»[1439]

Как бы то ни было, Клейста Гёте причислял к той группе романтиков, с которыми он не желал иметь ничего общего. В его гневной тираде «против стихоплетов» досталось и Клейсту. «Пентезилею» он называет невольной «пародией» и высмеивает сцену, где амазонка говорит о том, что все ее суровые чувства переместились из отрезанной левой груди в оставшуюся правую. Подобные фразы уместны разве что в итальянской комедии, полагает Гёте, хотя и там они не вызывали бы ничего, кроме отвращения.

Итак, в то время, когда Гёте писал «Избирательное сродство», романтический дух в современной ему литературе породил моду на экзотические безумства в любовных историях. Вопреки этому всеобщему увлечению, Гёте свою, тоже в какой-то степени безумную, историю рассказывает не в популярной романтически-экзальтированной манере, а с точки зрения отстраненного наблюдателя и естествоиспытателя.

Обратимся еще раз к исходной ситуации. Эдуард и Шарлотта с юных лет были влюблены друг в друга, но тогда им не хватило смелости жениться по любви, и оба они вступили в брак по расчету. Со смертью супругов они наконец получили долгожданную свободу, поженились и поселились в имении Эдуарда, чтобы здесь насладиться счастьем, которого они так страстно желали, но так поздно достигли.