Лишь бы не стать холуем и не искать милостей у сильных мира сего – этому правило он твердо намерен следовать до конца жизни. В Берлине Гёте держится замкнуто, гордо и неприступно. Чем дальше, тем труднее ему поддерживать этот образ, поскольку он замечает, что «с каждым днем цветок доверия, открытости, самоотверженной любви»[705] увядает все больше. Он чувствует внутреннее оцепенение и принимает его за неизбежное свойство возложенной на него дипломатической миссии. В этой области ему приходится прилагать немало усилий, чтобы не ударить лицом в грязь, например, во время торжественного обеда у принца Генриха (король к тому времени уже уехал в Богемию, где должны были начаться военные действия). Герцогу и Гёте нужно было выяснить, что замышляет Пруссия, и при этом постараться не выдать собственных намерений, которые до конца не были ясны и им самим. Поэтому на официальных встречах Гёте упорно хранил молчание, которое опытные гибкие дипломаты находили совершенно неуместным.
Что касается берлинских писателей и ученых, они тоже затаили на Гёте обиду, поскольку он не проявил к ним никакого интереса. Николаи, Рамлер, Цёлльнер, Эрман, Гедике – все они ждали от него хотя бы визита вежливости. Гёте посетил лишь Мозеса Мендельсона, но так сильно опоздал, что тот отказался его принять. В этих кругах он тоже произвел неблагоприятное впечатление: берлинцы сочли его «гордецом»[706].
В конце своего пребывания в Берлине Гёте отмечает в себе странные изменения, в отношении которых пока не совсем ясно, сожалеет он о них или же оценивает как приобретение жизненной мудрости: «Прежде моя душа была подобна городу, обнесенному невысокой городской стеной, за которой возвышалась на горе цитадель. Крепость я охранял, а город и в мирное, и в военное время оставался без защиты; теперь же я начинаю укреплять и его, поначалу только от нападений легких войск»[707]. С одной задачей во время этого первого и единственного посещения Берлина он, безусловно, справился блестяще, надолго отпугнув от себя «легкие войска» литераторов.
Активное участие в политических делах заставило Гёте в корне изменить свое отношение к себе и к своему окружению. То, что он рано или поздно столкнется с необходимостью подобных изменений, стало ему понятно уже поздней осенью 1777 года, незадолго до путешествия на Гарц: еще до адресованного самому себе воззвания «Править!!» он пишет, что «обречен на отчуждение»[708]. Тем важнее для него становится сохранение доверительных отношений с герцогом. На него он может положиться, с ним он чувствует себя уверенно, в остальном же дипломатия и большая политика для него – это минное поле, где ему не хватает опыта и знаний и где он не чувствует возможности влиять на происходящее; здесь он не может рассчитывать на интуицию и спонтанные решения, а вынужден проявлять осторожность и недоверие к окружающим. Остается только удивляться, как виртуозно он, несмотря ни на что, справился с возложенной на него задачей.
Летом 1778 года борьба за баварское наследство достигла своего апогея. Пруссия объявила Австрии войну и ввела войска в Богемию, после чего произошло то, чего все так боялись: прусский король потребовал от герцога предоставить в его распоряжение ополченцев, что означало необходимость либо самому посылать солдат на службу в составе прусской армии, либо пустить в Веймарское герцогство прусских рекрутеров, предоставив им полную свободу действий. Перед герцогом стояла непростая дилемма. Добровольно отправляя солдат в Пруссию, герцогство теряло нейтралитет и оказывалось втянутым в войну против Австрии. Отказываясь выполнить требования Пруссии, Веймар рисковал своей территориальной целостностью и государственной независимостью. В этой напряженной ситуации в начале 1779 года герцог поручил Гёте управление Военной комиссией, а вскоре и Дорожно-строительной комиссией, деятельность которой тоже имела не только гражданское, но и военное значение.
9 февраля 1779 года Гёте в качестве члена Тайного консилиума пишет для герцога подробную записку, в которой излагает свою позицию по этому вопросу. Он кратко описывает варианты действий с возможными отклонениями и последствиями, которые, впрочем, было сложно предугадать заранее. Если пустить в герцогство прусских вербовщиков, те по истечении недолгого льготного периода и в случае несогласия призывников в конце концов будут вынуждены применить силу. Но самое главная проблема заключалась в том, что они «обоснуются и повсюду укоренятся»[709], и тогда избавиться от них уже будет невозможно. Для маленького герцогства это была реальная угроза его независимости.