Герцог в сияющих доспехах

А что до поцелуя с другим герцогом, Олимпия запретила себе мучиться совестью. По сравнению с тем, что вытворял Эшмонт за последние лет десять и что, без сомнения, продолжит вытворять после свадьбы, эти минуты страсти казались ей сущим пустяком.

Кроме того Олимпии казалось, что любой мало‑мальски привлекательный и достаточно искушенный молодой человек мог возбудить в женщине страсть.

Она поспешила вслед за хозяйкой.

– Леди Джулия, прошу прощения: мне следовало сказать…

– Удивительно, дорогая, что после таких испытаний вы вообще сохранили дар речи, – улыбнулась та, замедляя шаг. – Эта троица перешла всякие границы. Где бы ни останавливались они с Блэквудом на ночь, Эшмонт должен был, прежде чем явиться сюда, помыться и побриться, попросить слуг вычистить одежду. Возможно, он рассчитывал, что произведет впечатление несчастного влюбленного, который настолько жаждет вернуть невесту, что его не волнуют подобные мелочи. Только вот на драки и возлияния у него нашлось время.

– Да уж, мужские поступки не всегда поддаются логическому объяснению.

Они дошли до лестницы. Леди Джулия остановилась и, коснувшись плеча Олимпии, посоветовала:

– Заставьте его потрудиться, дорогая. Пусть приложит усилие и напряжет свой мозг. Он гораздо больше нуждается в руководстве, чем я предполагала, но, вне всякого сомнения, вы справитесь.

Можно подумать, что у нее был другой выход.

– В сложившихся обстоятельствах было бы величайшей глупостью с моей стороны не принять ваше любезное приглашение и не задержаться здесь на день‑другой.

– Прекрасно! Пусть немного попереживает, это ему не повредит.

Леди Джулия стала подниматься по лестнице, и Олимпия заметила, следуя за ней:

– Полагаю, вы знаете его, как никто другой.

– Они были мне все родные, заменили сыновей: своих‑то Бог не дал. Но, к несчастью, я мало что смогла сделать. Могу поделиться с вами… даже не тайной, поскольку произошло все целую вечность назад, так что мало кто помнит об этом. Отец Эшмонта после смерти супруги впал в глубокую меланхолию и забыл о сыне, а папаша Блэквуда был сущий тиран, которому никто не мог угодить: только и делал, что придирался к сыну и искал в нем недостатки. Отец Рипли страдал от мозговой горячки, что прискорбным образом сказывалось на его поведении: думал, например, что совершенно разорен и что все вокруг пытаются украсть у него последнее. Этот дом стал для мальчишек убежищем, поэтому я так хорошо их знаю.

Олимпия застыла, совершенно пораженная, а хозяйка дома обернулась к ней и добавила:

– Все трое были слишком юными, когда получили наследство, но теперь они взрослые мужчины и я больше не могу их оправдывать. Понимаю, что вы действовали, повинуясь внезапному порыву, и поддались страху, сомнений нет. – Она скупо улыбнулась. – Бренди послужил толчком, придал вам решимости или храбрости – именно того, что было нужно, чтобы действовать. Не исключено, что бегство было самым разумным из всего, что вы могли бы сделать. Вам нужно время, чтобы хорошенько подумать и принять правильное решение. И лучше, чтобы вы были подальше от влияния родных и этого глупого мальчишки, который вознамерился на вас жениться. Кемберли‑плейс – прекрасное место для спокойных размышлений.

Олимпия не сомневалась, что умудренная жизненным опытом дама плохого не посоветует. Нет, мать и тетки любили ее, но у них не было столь рационального ума и знаний, которыми обладала леди Джулия. Всего в нескольких словах она дала Олимпии ценнейший совет и позволила ее совести кричать чуточку тише.

– Благодарю вас, – сказала девушка. – Мне действительно необходимо остаться, подумать и, пожалуй, написать несколько писем – пока не стало поздно. Герцогу давно пора получить от меня весточку. Полагаю, что, в конце концов, будет лучше, если мы обсудим наше положение непосредственно друг с другом.

Некоторое время пожилая дама молча смотрела на нее, потом кивнула:

– Да, думаю, вы приняли верное решение.

Дом Эшмонта, Лондон, тем же вечером

Герцог Эшмонт как раз одевался к выходу, когда с нарочным прибыло два письма – из Суррея.

Послание от Рипли, как всегда немногословное, состояло из единственного предложения: «Ради бога, приезжай и забери ее».

Второе письмо было от самой леди Олимпии, достаточно толстое, поскольку состояло из нескольких исписанных убористым почерком страниц. Чтобы уловить смысл написанного, Эшмонту пришлось прочесть его дважды. Усевшись за туалетный столик, он погрузил пятерню в нарочито взлохмаченные локоны, тем самым погубив прическу, которую так искусно соорудил на его голове камердинер, пытаясь решить, самому ли сделать третью попытку одолеть письмо до конца или послать за помощью к Блэквуду. Его муки прервал лакей, торопливо возвестив:

– К вам лорд Фредерик, ваша светлость!

Эшмонт вскочил со стула: может, сбежать через окно?

– Скажи ему, что меня нет дома.

– Поздно, Люциус, я уже здесь, а ты дома, – раздался веселый голос.

Лакей поспешно посторонился, пропуская обладателя этого голоса. Лорд Фредерик небрежно махнул рукой, и лакей вышел, притворив за собой дверь.

– Я услышал, что ты вернулся, вот и решил заглянуть.