Герцог в сияющих доспехах

– Насчет того, чтобы вернуться, поджав хвост, – пояснила она. – А я не трусиха.

– Вовсе я так не думал. Может, вам просто не хватает решительности?

– Допускаю, что у меня несколько путались мысли, – согласилась Олимпия. – Все равно нужно же как‑то обосновать инстинкт, который взывает к осторожности. Хочу сначала поговорить с тетей Делией, прежде чем вернусь в Лондон… если вернусь. Полагаю, она лучше всех подходит на роль моей советчицы, поскольку у всех остальных перед глазами газетный заголовок: «Олимпия наконец‑то замужем, да еще за герцогом». Признаюсь честно: этот заголовок и мне застил мозги, помрачив рассудок.

Она отвела взгляд.

Много чего мешало ей мыслить ясно: будущее братьев, ее собственное будущее. И Эшмонт тоже. Никто еще не ухаживал за ней так настойчиво. То есть вообще никто за ней не ухаживал, если не считать лорда Мендза с его нескончаемыми разговорами про книги. Стоило Эшмонту устремить на Олимпию серьезный взгляд своих синих глаз, да так, словно, кроме нее, никого в целом свете не существовало, да еще как бы невзначай упомянуть обширное библиотечное собрание своего деда, которое, как ей было известно, запросто могло соперничать с библиотеками герцогов Роксбурга или Мальборо, – господи, да тут кто угодно потерял бы голову.

Дело было совсем не так, как с лордом Мендзом: Олимпии удалось лично осмотреть библиотеку в доме герцога в Ноттингемшире. Отец взял ее с собой, чтобы взглянуть на лошадей. Эшмонт тогда еще учился в университете. Это лорд Фредерик Бекингем, его дядя и опекун, любезно предложил маленькой Олимпии – ей тогда вряд ли было больше двенадцати – осмотреть дом. Стоило ей увидеть библиотеку, как все прочее в доме стало ей неинтересным, что немало позабавило джентльменов.

– Твикенем, – сказал Рипли, возвращая ее к действительности.

– Да, – ответила она.

Рипли молчал, причем так долго, что Олимпия крепко стиснула руки – не то чтобы всерьез надеялась выиграть схватку, если бы он ее затеял, – но как знак, что готова к сражению, зная, однако, что настроение у нее скачет туда‑сюда.

Лучше ей никогда больше не пить бренди.

– Очень хорошо, – сказал Рипли. – Тогда в путь.

Олимпия с облегчением перевела дух и направилась к карете. Форейтор спустил лесенку и распахнул перед ней дверцу, но тут раздался исполненный страдания крик, следом за ним и второй раскатился по двору эхом.

Обернувшись, Олимпия увидела, как жилистый краснолицый мужчина, почти у самых ворот, заносит кнут над съежившейся, припавшей к земле собакой – красивой, пятнистого окраса крупной псиной вроде волкодава.

Красная пелена заволокла ее зрение. Олимпия забыла про Рипли, забыла про Твикенем и сама не заметила, как ноги принесли ее к месту расправы. Налетев на негодяя, как ястреб на дичь, она приказала, ткнув пальцем сначала в сторону мужчины, затем себе под ноги:

– Брось это, немедленно!

Злодей застыл на месте. Собака распласталась на земле. Рипли замер тоже, пораженный до глубины души.

– Немедленно! – повторила леди, все ближе подходя к мужчине с кнутом, неумолимо и неотвратимо, как… рок.

В этой шляпке с цветочками на макушке и развевающимися полами черной кружевной накидки, наброшенной на плечи, и лентами, летящими за спиной, как паруса на ветру! Коробка конфет ни дать ни взять, но никак не Немезида.

Как бы там ни было, тон ее голоса заставил замереть всех, кто был во дворе и оказался свидетелем этой сцены. Рипли не мог припомнить, чтобы когда‑нибудь дама могла с помощью одного лишь голоса добиться такого эффекта. Ну, разве что его сестра. Или тетя Джулия.

Предмет гнева Олимпии был настроен воинственно и сдаваться не собирался, как любой низкий грубиян и самодур – уж Рипли‑то их повидал, – да и пьян он был вдобавок, но руку, которая держала кнут, все‑таки опустил, хотя с места не сдвинулся, настороженно наблюдая за приближением леди.

– Дайте мне это, – потребовала Олимпия и протянула тонкую, затянутую в перчатку руку.

– Что б вы знали… – начал было негодяй, но она оборвала его:

– Просто отдайте.

Леди Олимпия не дрогнула, не произнесла ни звука. Просто стояла и ждала, протягивая руку.

Рипли хотел было вмешаться, но инстинкт подсказал ему, что пока ей ничто не угрожает.

Негодяй отдал ей кнут, но в любое мгновение все могло измениться, поэтому Рипли стал подбираться поближе, стараясь делать это незаметно.

Тем временем краснолицый заговорил:

– Что б вы знали, это мой пес, забери его чума! Стоил мне чертову прорву денег, поганец. Послушный, мне сказали, натаскан… для охоты. Ага. Полная чушь.

– Ты ударил бессловесную тварь, – сказала Олимпия. – Кнутом. А если бы так тебя?

Она взмахнула кнутом, словно хотела хлестнуть, и краснолицый загородился рукой, покачнулся, едва не упав, но в последний миг сумел обрести равновесие.

– Ужасно хочется дать тебе отведать кнута, – сказала Олимпия, – чтобы в следующий раз помнил, но это не пристало леди.

Взглянув на собаку, она скомандовала:

– За мной!

Пес поднялся, но краснолицый завопил:

– Вы не имеете права! Это моя собака!

Олимпия, не обращая на него внимания, легко взмахнула рукой, подзывая пса, и тот потрусил за ней.