Герцог и я

Это отнюдь не означало, что она была обречена провести весь вечер, находясь в категории «пристенного цветка», как называли острословы девушек, которых не приглашают на танец. Напротив, недавние предсказания Саймона сбылись в полной мере, и у Дафны не было отбоя от поклонников. Из юной леди, которая всем нравилась, но не более того, она превратилась в самую популярную в нынешнем сезоне.

Таково было мнение света, а с ним не очень-то поспоришь. Все, в том числе и те, кто еще недавно (как, например, леди Джерси) говорил, что Дафне Бриджертон не видать успеха как своих ушей, заявляли теперь, что всегда были уверены в неотразимости этой девушки и отнюдь не скрывали своего мнения, только никто почему-то не хотел им верить.

Но повторим: несмотря на то что ее танцевальная карточка была целиком заполнена уже в первые минуты – кавалеры поочередно и сообща наперебой предлагали ей бокалы с лимонадом, фрукты и печенье, – несмотря на все это, она не испытывала ни удовлетворения, ни радости, ибо рядом не было подлинного автора и режиссера всего этого действа – Саймона, герцога Гастингса.

Ее вовсе не задевало то, что во время редких встреч на каких-то званых вечерах он с поразительным постоянством упоминал о своем неприятии самого института брака. Не задевало и то, что зачастую он внезапно становился молчаливым или позволял себе довольно резко разговаривать с кем-то в ее присутствии. Все это искупалось редкими минутами, когда они оставались как бы вдвоем («как бы» – потому что их всегда окружала толпа) где-нибудь в уголке зала или во время очередного тура вальса, и она могла вволю смотреть в его серо-голубые глаза, почти забывая о сотне, если не больше, пар глаз, следивших за ними, забывая, что их роман всего лишь игра, обман.

Она больше не приставала к старшему брату с расспросами о Саймоне. Враждебность Энтони к герцогу, которая ее огорчала и удивляла, не ослабевала. Когда мужчины встречались, Энтони вел себя учтиво, но более чем холодно.

И все же она видела – или ей хотелось этого, – что ростки былой дружбы сохраняются, пытаются прорваться сквозь завесу взаимной неприязни, и надеялась, что, как только закончится весь этот спектакль и она станет супругой скучнейшего, но благородного человека, Энтони и Саймон помирятся.

Что касается Саймона, он, возможно, бывал бы чаще на балах, где мог встречаться с Дафной, если бы не условие, которое поставил Энтони: видеть его сестру как можно реже.

Дафна не разделяла чаяний брата и была втайне рада появлению на званых вечерах Саймона еще и потому, что оно останавливало натиск поклонников.

Огорчало ее также то, что после неудачного купания в Темзе ее брат совсем потерял над собой контроль – можно подумать, Саймон своими руками столкнул его тогда в воду – и беспрерывно пичкал Дафну оскорблениями в адрес бывшего однокашника, не гнушаясь совсем уж малоприличными историями из их мятежной молодости. Эти истории отнюдь не отталкивали ее от молодого герцога, а действовали, как часто бывает, противоположным образом.

Но сегодня Саймона не было. А если бы он и появился, то наверняка снова сел бы на своего конька – поиски подходящей партии для Дафны. Это неизменно портило ей настроение.

Она не витала в облаках и понимала: такое должно неминуемо произойти – у нее появится супруг, причем при активном содействии человека, которого общественная молва уже окрестила как Рокового Герцога. А начало всему положила юная Филипа Фезерингтон, воскликнула как-то на балу, что у Гастингса роковая внешность. С тех пор его иначе, как Роковым Герцогом, уже не называли. За глаза, конечно.

Когда до ушей Дафны дошло это не то одобрительное, не то совсем не лестное прозвище, она приняла его всерьез: верно, в нем было нечто роковое, что глубоко задело ее душу и сердце. И вины Саймона в этом она не видела. Он по-прежнему относился к ней с подчеркнутым уважением, проявлял сдержанное внимание, чуть сдобренное легкой иронией. И она отвечала ему тем же. Даже Энтони признавал: манеры и поведение Саймона выше всяких похвал. Но, добавлял ее брат, это все чисто внешнее, а что прячется за оболочкой приличия, даже благородства, – покрыто мраком. И если мрак рассеется…

Дафне тоже хотелось, чтобы он рассеялся, но не для того, чтобы разоблачить лживость и лицемерие герцога, а чтобы лучше разобраться в чувствах Саймона, в том, какой же он на самом деле.

Пока же он не предпринимал никаких попыток остаться с ней наедине или притронуться губами хотя бы к обнаженной части ее руки. Мимолетные поцелуи доставались только пальцам, затянутым в перчатку.

Они непринужденно болтали на нескольких званых вечерах, но недолго. Потанцевали вместе, но всего два танца, чтобы не шокировать общество. Они…

В общем, чего там говорить, вспоминать, перечислять… Она уже знала без всякого сомнения, что влюбилась в него. И при этом – какая ирония судьбы! – была вынуждена проводить в обществе Саймона намного меньше времени, чем хотелось, чтобы окончательно не убить интереса к себе у множившихся поклонников и не вызвать ярости Энтони.