– А о них непременно вспомнят, – вздохнул Гопкинс, – не могут не вспомнить. Как и о прочей европейской мелочи, которая после краха Третьего Рейха останется совершенно беззащитной. И что хуже всего – со временем Альянс пришельцев с русскими обязательно вспомнит и о нашей Америке. И вот тогда нас не спасут ни два океана, ни могучий морской флот, ни вторая поправка[10] к Конституции. Нас попросту уничтожат, как мы когда-то уничтожили индейцев.
Рузвельт посмотрел на своего старого приятеля и вздохнул.
– Все не так плохо, Гарри, – сказал он, – хотя и приятного в сложившейся ситуации, конечно же, немного. Об этом мало кто знает, но нам удалось вступить в радиоконтакт с той штукой, которая крутится вокруг нас по орбите. Даже мои министры пока не в курсе. Как ты уже знаешь, Генри Уоллес и Корделл Халл полетят в Москву разговаривать с дядей Джо и добиваться контактов с пришельцами через него, а ты, не ставя никого в известность, полетишь прямо наверх, чтобы провести неофициальные переговоры от моего имени…
– Фрэнки, – Гопкинс покрутил пальцем в воздухе, – у тебя что, есть способ добраться до этой штуки? Насколько я понимаю, двести пятьдесят миль[11] – это чертовски высоко… наш лучший бомбардировщик способен подняться тысяч на тридцать футов или около того…
– Да, Гарри, – подтвердил Рузвельт, – лично у меня способа добраться до этой штуки нет, но ты все равно на нее отправишься. Я же сказал, что нам удалось вступить с пришельцами в радиоконтакт. Плохому парню Гитлеру, когда тому это удалось, они прислали ультиматум: «сдавайся или умри», а нам (точнее, лично тебе) – приглашение прибыть к ним на борт для проведения переговоров, что все же внушает некоторый оптимизм…
– Приглашение мне лично? – ошарашенно переспросил выведенный из равновесия Гопкинс. – Откуда они, черт возьми, Фрэнки, знают, кто я такой?!
– Мне это неизвестно, – пожал плечами Рузвельт. – Эти пришельцы вообще знают много всего такого, что не положено знать простым смертным. А вот откуда им все это известно, я, прости меня, просто не знаю. Но твое имя было упомянуто особо. В качестве основного переговорщика они хотят видеть только тебя, а основная делегация будет, как говорится, только для прикрытия. О чем с пришельцами можно договориться и о чем нельзя – все это предстоит выяснить именно тебе. Времени у тебя на это будет предостаточно. Пока, как ты правильно сказал, бедняга Уоллес и Кордел Халл добираются на бомбардировщике до Москвы через Исландию и Финляндию[12], ты должен решить с пришельцами все вопросы и согласовать позиции, если, конечно, будет что согласовывать…
– А что, Фрэнки, – спросил Гопкинс, – есть какие-либо сомнения в том, что нам удастся договориться?
– Сомнения есть всегда, – ответил Рузвельт, – но пусть тебя это не заботит. У нас просто нет другого выхода. Или мы договариваемся, или с нами будет то же, что и с плохим парнем Гитлером. Ты же знаешь, что я без особого энтузиазма отнесся к идее в очередной раз натравить на Россию джапов. Да и те тоже не горят энтузиазмом ввязываться в эту авантюру. Есть у меня предчувствие, что в Токио уже сделали выбор совсем не в нашу пользу и теперь только ждут какого-то подтверждения. Но ты, Гарри, должен успеть раньше…
– Хорошо, Фрэнки, – кивнул Гопкинс, – я успею раньше, чего бы это ни значило. А теперь скажи, как я буду добираться до этой штуки? Ведь не заставишь же ты меня идти пешком?
– Нет, – сказал Рузвельт, – не заставлю. Сейчас ты спустишься вниз, сядешь в машину и отправишься в мою загородную резиденцию Шангри Ла[13]. Туда через три часа приземлится аппарат пришельцев, чтобы забрать тебя для проведения переговоров. Они передали, что могли бы сесть прямо на лужайку перед Белым Домом, но это, мол, вызвало бы слишком много шума. Так что давай поезжай, а мы тут все будем за тебя молиться. И да поможет тебе Всемогущий Бог.
– Хорошо, Фрэнки, – кивнул Гопкинс, вставая, – я сделаю то, что ты просишь, хотя и не уверен, что из этого хоть что-то получится.