Георгий Данелия

Данелия заранее наметил исполнителей не только на роли Короля и Герцога, но и на сравнительно небольшую роль демонического папаши Гека. Конечно, такового не мог сыграть никто другой кроме еще одного данелиевского любимца Владимира Басова. Режиссер, однако, сам признавал, что лучшую сцену с Басовым ему пришлось вырезать — она тормозила действие. Остается только читать этот эпизод в сценарии и представлять себе, как роскошно смотрелся в нем Владимир Павлович:

«Папаша заплакал.

— Что с вами, друг мой! — изумился судья.

— Никто до сих пор не понимал, что я за человек! А вы не отнеслись ко мне с презрением. Приняли как родного, — запричитал Папаша.

— Это святые слова, — сказала жена судьи.

Отец судьи заволновался:

— Что происходит?

Он был глуховат, и поэтому сын прокричал ему прямо в ухо:

— Он плачет!

Папаша с пафосом продолжал:

— Посмотрите на эту руку, дамы и господа. Возьмите ее и пожмите! Эта рука была прежде копытом грязной свиньи, но теперь другое дело. Теперь это рука человека, который начинает новую жизнь и уж лучше умрет — за старое никогда не возьмется. Помните мои слова! Не забывайте, что я их сказал. Пожмите ее, не бойтесь.

— Я вам верю, друг мой, — сказал судья, а его жена добавила:

— Это святая минута!

И все один за другим пожали Папаше руку и прослезились.

— Что происходит? — снова заволновался глухой старик.

— Это святая минута! — опять прокричал ему в ухо сын.

А ночью Папаше вдруг до смерти захотелось выпить.

Он слез со своей широкой кровати, взял под мышку свой новый костюм и, как был, в исподнем, вылез в окно.

Судья, его жена, его дети возле калитки в траурном молчании…

Прохожие тоже остановились.

…А посреди улицы в одних кальсонах в луже спал Папаша. Возле него плавала пустая бутыль из-под виски.

Наконец судья проговорил:

— Да… Этого человека можно исправить только хорошей пулей из ружья.

А сын судьи прижался щекой к прикладу воображаемого ружья, навел воображаемый курок и „выстрелил“.

— Пах!».

В оригинале — почти то же самое, но у соавторов-интерпретаторов появились и самостоятельные, чисто данелиевские детали: глухой старик, которому требуется все повторять, и вот этот финальный «Пах!» — маленькая кода, призванная закруглить сцену в привычной манере фильмов Георгия Николаевича.

Подлинная же кода всей картины поистине эпична — и вместе с тем довольно безжалостна: настолько горькой сценой не заканчивается больше ни один фильм Данелии. Речь, разумеется, о расправе толпы над Королем и Герцогом. В романе этому событию посвящено лишь несколько фраз: «…глядим, навстречу валит толпа с факелами, все беснуются, вопят и орут, колотят в сковородки и дудят в рожки; мы отскочили в сторону, чтобы пропустить их; смотрю, они тащат Короля с Герцогом верхом на шесте, — то есть я догадался, что это Король с Герцогом, хотя они были все в смоле и в перьях и даже на людей не похожи, просто два этаких громадных комка. Мне неприятно было на это глядеть и даже стало жалко несчастных жуликов; я подумал: никогда больше их злом поминать не буду. Прямо смотреть страшно было. Люди бывают ужасно жестоки друг к другу»[4].

Картина, нарисованная на этой основе Данелией и Токаревой, еще более страшна; бесстрастный тон повествования от третьего лица только усугубляет неприглядность эпизода:

«Смеркалось. Солнце садилось за горизонт, и от этого пыль на дороге казалась красной.

Пьяная, уже пресытившаяся жестокостью толпа лениво гнала перед собой Короля и Герцога — вернее, то, что было прежде Королем и Герцогом. Оба были избиты, вымазаны смолой и вываляны в перьях. Впереди всех скакал горбун, лупил палкой по жестяному тазу. То и дело оборачивался, плевал жертвам в лицо. За ним бежали пьяные матросы с проститутками, мим (человек в цилиндре), бармен, аптекарь.

Их подвели к высокому обрыву над рекой.

Король и Герцог легли на землю, вцепились в траву руками. Толпа стала топтать их руки, и Король с Герцогом покатились вниз под рев и улюлюканье. Сверху в них полетели палки, бутылки, камни, которые с удовольствием кидали мим, горбун, бармен и все прочие.

А Гек и Джим смотрели на все это с плота. Он плыл метрах в ста от берега, и им было видно, как Король и Герцог сползли в воду, пытаясь укрыться от камней…

Гек оглянулся на Джима, встретился с ним глазами. Джим, хромая, вышел из шалаша и молча, не говоря ни слова, взял у Гека весло и завернул плот к берегу.

Король и Герцог вползли на плот.

Толпа наверху во главе с горбуном засвистела и заулюлюкала еще громче, но слезать кому-либо вниз было лень.

Камни посыпались на плот. Гек и Джим налегли на весла, и берег стал быстро отдаляться.

Герцог лежал неподвижно как мертвый. Из его глаз на шершавое бревно плота капали редкие слезы.

Привыкший ко всему Король приподнялся, сел по-турецки, отодрал от бревна кусок коры и, охая и кряхтя, стал соскабливать с себя солому, ощипывая перья».