Генофонд нации

Встречный поток воздуха гудит в ушах, старается опрокинуть, выжимает слезы из глаз. Трещит, щелкает, бьется на ветру полусложившийся купол парашюта, а желтая полоска реки внизу – такая тоненькая. Чуть толще стропы, которой десантура повенчана с Богом.

Слезы текут из глаз, из глаз мимо губ – в белую подушку. Кем он был, кем он стал, – теперь уже не вспомнить.

Да и незачем. Больше ему не взлететь. Даже плыть по течению все трудней и трудней. Только сложить руки и медленно опускаться на дно – к водяным и русалкам, в их царство тьмы, покоя, холода.

Но откуда вдруг повеяло теплом? Ароматом цветущей сирени вместо запаха селедки и водорослей?

По горло закованный в гипсовый панцирь человек открыл глаза. Перед глазами – на расстоянии двух метров – был белый-белый потолок. Такой же белый, как гипс, как одеяния заботившихся о нем монахинь. Он изучил потолок до мельчайших трещинок. У него было на это время. И все это время он пытался вспомнить себя.

Лечащий врач – молодой, с черной гривой волос, выбивавшихся из-под шапочки, рассказал больному его историю. Его нашли на берегу Дуная, уже за городом, без денег и документов, в какой-то странной сбруе. Сначала подумали, что он один из тех, кто реставрируют сейчас Арпад-хит [114] . Но реставраторы не признали его.

Потом стали искать среди монтажников и мойщиков окон высотных отелей, стоящих по берегам Дуная. Но и здесь не было пропавших. Так прошел февраль, а теперь уже весна, но до сих пор нет ответа на вопрос – кто же лежит в клинике святого Иштвана монахинь ордена кармелиток.

И только несколько дней назад благодаря одной сестре, хорошо учившей в школе русский язык, все стало на свои места.

Человек в гипсе не понимал, что такое весна. Не понимал до самого последнего момента. И только сейчас, когда вдруг повеяло на него запахом цветущей сирени, в памяти возник небольшой двор в окружении облупившихся пятиэтажек, где он (а кто – «он»? Ответа все еще не было) гонял на велосипеде. Этот двор – и есть «весна»? Или «весна» – это марка велосипеда? На раме было выведено какое-то слово на незнакомом языке. Но он не мог прочесть слово. Не мог, пока не услышал этот низкий грудной голос:

– Господи, Светозар Петрович, что эти подлые гнусы с вами сделали?!

И – пелена спала.

Светозар Коряпышев мгновенно прочитал надпись на раме велосипеда: «Орленок», вспомнил свой двор в Долгопрудном, и себя – сначала школьника-троечника, потом курсанта Воздушно-десантного училища, затем офицера военной контрразведки Южной группы советских войск в Венгрии. А голос, несомненно, принадлежал красавице медсестре, которую он тогда завербовал, присвоив псевдоним Пиланго.

Коряпышев понял, что все долгие недели болезни и думал, и говорил по-венгерски. А сейчас слова родного языка вернули память.

А еще он вспомнил, что такое весна.

И, наверное, для того, дабы урок был усвоен прочнее, Пиланго склонилась над кроватью, обдав запахом цветущей сирени и порадовав видом цветущей плоти. Груди Пиланго удивительной грушевидной формы, воспетые в сотне эротических журнальчиков и удостоенные чести красоваться на обложке «Плейбоя», уткнулись в гипсовую кирасу Коряпышева. А на его заросшую щетиной физиономию упали две соленые капельки из ее глаз цвета слабо разведенной синьки.

Пиланго была в черном платье, видимо отвечавшем ее представлениям о юдоли скорби. Или все еще носила траур по скрипачу, зарезанному в ресторане «Столетие». Ведь он числился ее мужем.

Как бы то ни было, черный цвет очень шел к пепельным волосам. Коряпышев готов был любоваться ею, сколько угодно. Тем более, при пошиве платья сильно сэкономили на материале. Или просто оно было меньше, чем требовалось, на пару размеров.

– Ты не представляешь, как я рада, что ты жив! – затараторила она, вдруг переходя на «ты». – В тот раз ты почему-то не позволил мне договорить, кто стоит за всей этой историей. Так вот, этот Карой, или Карел, так правильнее, он был не венгр, а из Чехословакии.

– Один из главных фигурантов по делу «Антея»? – сразу вспомнил Коряпышев один из самых громких своих провалов. – Вот черт!

– Нем келл эз эрдегет о фалра фештани, мег мегъяленек [115] , – вдруг довольно чисто произнесла Пиланго. – Думаешь, ты случайно оказался на этой койке?

– Случайность – непознанная закономерность, – изрек Коряпышев, но в голове будто что-то перещелкнуло.

Светозар Коряпышев вспомнил их последнюю встречу: ресторанчик «Столетие», матросский фреч и поджарого красавца Стефана, считавшегося телохранителем Пиланго. А еще «Установку по сохранению генофонда нации». Кому-то очень не хотелось, чтобы Коряпышев раскопал эту историю.

– Стефан? – спросил Коряпышев.

– Он, сволочь! На американцев работал, у них в Нью-Йорке террористический центр, всем заправляет один чеченец, вот они…

Коряпышев знал, что информация конфиденциального источника «Пиланго» всегда подтверждалась. Кстати, еще одним тому доказательством было его нынешнее плачевное состояние. Правда, уже не такое плачевное, как десять минут назад.

– Стой, Пиланго, – попросил Коряпышев. – С меня пока что хватит. Расскажи кому-нибудь другому.