Генофонд нации

Токмаков использовал паузу, чтобы закурить, но табачный дым уже не лез в глотку, и он затушил сигарету. Глядя, как над позеленевшей от времени бронзовой пепельницей поднимается струйка дыма, медленно заговорил, размышляя вслух:

– Полагаю, вы познакомились с Чилаевым где-то за границей во время гастролей. Он к вам присмотрелся, оценил характер, который ни в какое сравнение не идет с жалкой энергетикой Всадника Без Головы. Ну и сделал предложение, от которого вы не смогли отказаться. Горячий кавказский мужчина, розы-мимозы… Не знаю, чем он взял.

– Вы говорите о Терции? – вдруг спросила Заболоцкая.

– О ней, родимой!

– Тогда выкиньте из головы лютики-цветочки. Терция всегда была жадновата. И ей всегда были нужны деньги. Не мелочь с гастролей, а вся выручка, чтобы не думать, в каком море поплавать на уик-энд: Адриатическом, Ионическом или Японском. А пробиться в шоу-бизнесе, если ты не педераст, просто невозможно – все диктуют «голубые»!

– И поэтому вы решили вместе с Чилаевым воровать НДС! – сказал Токмаков. – И мало того, что дербанили из бюджета миллионы, так еще планировали убийство американского гражданина. Понятно, что инициатива убрать мистера Бредли принадлежала Асланбеку Чилаеву, но заказали беднягу вы. Не говорю уже о собственной скромной персоне.

– Извините, Вадим Евгеньевич! Мы говорили о некоем фантоме, о Терции. При чем тут я?

Токмаков выудил из кармана диктофон Карела Бредли, записавший все его переговоры со Скотчем. Токмаков нажал клавишу, и в тишине громко зазвучал голос покойника. Терция, она же Заболоцкая, упоминалась много…

– Вот такой преступный круг получается, – подвел итог Вадим Токмаков. – Замкнутый круг. И Терции, то есть вам, Елизавета Николаевна, в ближайшие годы придется сменить подмостки на места не столь отдаленные… Кстати, там есть художественная самодеятельность.

Заболоцкая отшвырнула букет цветов. С натяжкой это можно было принять как знак капитуляции. Жанна Милицина, которая дисциплинированно не мешала Токмакову вести свою линию, воспользовалась этим.

Напоминая ожившую статую Правосудия, она шагнула вперед с папкой и авторучкой наготове:

– Гражданка Заболоцкая, подпишите! Это постановление о привлечении вас в качестве обвиняемой по уголовному делу!

Карел Бредли внимал происходящему словно через некую пелену. Радужно переливавшуюся пленочку, которую он силился, но не мог разорвать. Ему было так паршиво, как никогда в жизни. В груди жгло, пульс то частил, то замирал, но все же он сумел еще пошутить.

– Эта девушка, – кивнул он на Жанну, – вылитая Карла дель Понте!

Бредли имел в виду знаменитую швейцарскую прокуроршу, но, видимо, язык его плохо слушался. Или его плохо слушала молодая девица в очках.

– Что? – неожиданно взвилась Жанна, явив полное соответствие своей фамилии «Милицина». – Это я, Карла? Мой рост – сто семьдесят два! И понтов я не кидаю, сукин ты кот! В «Крестах» сегодня будешь пальцы гнуть, если сразу не отпетушат!

Карел Бредли выслушал гневный монолог следователя с отвисшей челюстью. Он хотел что-то возразить, напомнить о своей принадлежности к великой стране «ножек Буша», но выговорилось только привычное, да и то чуть слышно:

– Матка Боска Ченстоховска!

Это оказались последние слова Карела Боровички на этой земле. Темный вихрь подхватил, опрокинул, как водоворот втянул под землю – в темноту рушащихся небоскребов Всемирного торгового центра, озаренную яркими всполохами. Но скоро погасли и они.

Елизавета Заболоцкая первой поняла, что случилось, сказав с истинным огорчением:

– Знать бы, что у этого борова никудышный мотор!

– Да, – со знанием дела и, как показалось Токмакову, с ноткой сочувствия сказал Непейвода, любивший, как и оператор Сулева, женщин с выдающимися формами. – Тогда не пришлось бы тратиться на киллера. Наняла бы двух-трех шлюшек – и готово!

Заболоцкая не ответила.

Бредли сидел в плюшевом кресле, сжимая подлокотники, уронив голову на грудь. В его позе была вековая усталость.

– Какой монетой платишь, такой и тебе воздастся! – произнес Непейвода с подобающей интонацией. – Круговорот вещей в природе, Матка Боска Ченстоховска!

– Или вечный возврат, – также негромко сказал Токмаков. Он пощупал пульс, но рука была уже тяжелой, неживой.

Подумав секунду, Вадим снял с запястья американца свой «Полет», а швейцарские часы Бредли засунул в нагрудный карман его пиджака.

Отвечая на немой вопрос Непейводы, щелкнул по стеклышку часов, дважды проделавших путь над Атлантикой, с честью прошедших огонь и воду:

– В России надо жить по московскому времени. Швейцарские отстают. Правильно, Карла дель Понте?

Девушка молча кивнула головой. В фойе задребезжал звонок, приглашавший на второе отделение концерта.

2. Плодово-ягодный коктейль

Ледяная мутная вода сжимала его в своих объятиях. Тисками сдавливала грудь, холодом вязала ноги. Но руки оставались свободными, и, раскинув их, он направлял свое движение в студеном потоке, как некогда – в свободном полете над землей.