Гений столичного сыска

Воловцов какое-то время молчал, о чем-то напряженно думая, после чего задал следующий вопрос:

– Вы не сказали, откуда известно, что в коляске сидел военный.

На что получил вполне конкретный ответ:

– На нем была военная форма: серая шинель и круглая барашковая шапка…

– Благодарю, служивый, – сказал Воловцов.

Взяв извозчика, он покатил в гостиницу «Олимпия» на Соборную, где квартировал полковник Тальский.

Иван Федорович нашел Александра Тальского обедающим в гостиничном ресторане. Полковник Тальский изволили кушать суп-прентаньер, ростбиф а‑ля Маренго и разварную лососину под соусом тартар, что выказывало в нем любителя французской кухни. Спросив разрешения присесть за его столик и получив согласие, Воловцов спросил себе кофею и какое-то время исподволь посматривал на Александра Осиповича, подбирая нужные для разговора слова. Затем, решив, что на этот раз быть с полковником тактичным необязательно, судебный следователь по особо важным делам упер свой взгляд в переносицу сидящего напротив человека и выпалил:

– Это ведь вы подбросили кинжал на улице Владимирской.

Сказано это было в утвердительной форме без всяких вопросительных интонаций и малейшего намека на сомнения. Что, очевидно, задело Александра Осиповича.

– Не понимаю, о чем вы говорите. Я ничего не подбрасывал. – Полковник Тальский изобразил на своем лице негодование и даже приподнялся со стула. – А вас я попрошу впредь не высказываться в столь категоричной форме касательно вещей, про которые вы не имеете ни малейшего…

– Не стоит изображать из себя незаслуженно обиженного, господин полковник, – оборвал его Воловцов. – Тем более там, где никакой обиды нет, а есть лишь констатация свершившегося факта, – добавил Иван Федорович уже несколько мягче. – Неужели вы не понимаете, что вы оба, вы и Константин Леопольдович, всеми этими вашими… необдуманными действиями (выкрутасами, хотел поначалу сказать Воловцов, но попридержал язык) только вредите себе! Один пытается договориться с уголовником взять вину в убийстве генеральши и ее горничной на себя, посулив за это немало денег; другой подбрасывает кинжал на мостовую, где было совершено двойное убийство… Этим вы только портите все! Неужели вы этого не понимаете?

Воловцов в упор посмотрел на полковника Тальского. Тот не выдержал взгляда и опустил голову.

– Значит, так: с этого момента никаких подобных действий с вашей стороны, – безапелляционно заявил Иван Федорович. – И брату своему, то бишь сыну, скажите то же самое. Если вас к нему, конечно, пустят, – добавил судебный следователь по особо важным делам и уже иным, доверительным тоном произнес: – И вообще, перестаньте мне мешать.

Глава 18 Признание алексея карпухина

Восемнадцать лет – это уже тот возраст, когда юноше разрешено жениться по закону. То есть заводить собственную семью, отделяться от родителей и самостоятельно вести хозяйство. Да и то: сколь можно быть у отца на побегушках, когда ремесло медника вот оно, в руках. Разве у него получается хуже, чем у отца? Разве он худо лудит и мало посуды и прочей утвари уже починил самостоятельно?

Кроме того, можно наладить собственное дело, мастерскую завести или даже небольшой ремонтно-механический заводик. А что? Панкратий Федорович Морозов тоже начинал с солодовенного заводика. А потом вон как развернулся! Сейчас его торговый дом «Панкратий Морозов с сыновьями» всякому жителю Рязани знаком. Все большое завсегда с малого начинается…

Алексей Карпухин дошел до дома на углу улиц Краснорядской и Хлебной, поднялся на второй этаж и постучался в одну из дверей. Однако никто ему не открыл. Он постучал еще, затем прислонился ухом к полотну двери. За ней было тихо. Алексей начал стучаться громче, так, что нельзя было не услышать. Но вместо квартирной двери Катьки-шоколадницы отворилась соседняя дверь, и из нее высунулась голова девицы в бумажных папильотках[20]:

– Чего колотишься как оглашенный?

– А Катька где? – обернулся в ее сторону Алексей.

– Нет ее. – Девица в папильотках понизила голос и, опасливо покосившись в сторону лестницы, сообщила: – Забрали ее…

– Кто? – не понял юноша.

– Полиция, кто… – Девица в папильотках посмотрела на Алексея, как смотрят подростки, считающие себя взрослыми, на маленьких детей.

– За что? – продолжал недоумевать Карпухин.

– Хмырь один заявил, будто она деньги у него украла, когда тот пьяненький у нее был. – Девица с презрением посмотрела куда-то вдаль. – Пришли фараоны[21], учинили шмон[22] и нашли у нее какую-то богатую бумагу аж на тысячу рублей, – девица перешла на шепот. – Ну и забрали…

При упоминании про «богатую бумагу аж на тысячу рублей» внутри Алексея будто что-то оборвалось. Похоже, он заметно побледнел, на что собеседница отреагировала по-своему:

– Да ладно тебе… Что, на Катьке свет, что ли, клином сошелся? – Она пошире открыла дверь и, оценивающе поглядывая на парня, произнесла: – Может, зайдешь?

– Чего?

– Может, ко мне зайдешь, говорю? – повторила девица и призывно посмотрела на Алексея.