Гений столичного сыска

Воловцов пожал ее и вопросительно посмотрел на хозяина кабинета, ожидая вопросов. Иван Федорович по себе знал, что появление судебного следователя со стороны, призванного по каким-то причинам включиться в уже идущее расследование, далеко не радостное событие для местных полицейских и прокурорских служителей. Особенно когда расследование уже подходит к концу и имеется подозреваемый, превратившийся в обвиняемого. Почти всегда к стороннему следователю у местных пинкертонов рождается предвзятое и весьма прохладное отношение. Да и то правда: кому может понравиться, когда после огромной черновой работы по дознанию и обнаружению обвиняемого вдруг на все готовенькое появляется некто, претендующий вместе со всеми на лавры победителя. Дескать, «и мы пахали»! Естественно, для местных это несправедливо и обидно. На данный момент в роли этого «некто», претендующего на заслуженные лавры, выступал Иван Воловцов. И он прекрасно понимал возникшее обстоятельство…

– Нам сообщили об инциденте с этим вашим Колобовым, – заметил после рукопожатия Петр Петрович, выделив несколько пренебрежительным тоном последние три слова.

Это означало, что в признание Колобова, сделанное в одной из полицейских частей Москвы, прокурор Рязанского окружного суда статский советник Ляпунов абсолютно не верит. Стало быть, и рассматривать устное заявление Колобова как обстоятельство, ставящее под сомнение вину Константина Тальского в двойном убийстве и поджоге, Петр Петрович не собирается. По крайней мере, так воспринял Иван Федорович пренебрежительный тон окружного прокурора при упоминании имени Колобова.

И все же Воловцов счел нужным спросить:

– И каково ваше мнение о нем?

– Я полагаю, – начал после недолгого размышления прокурор Окружного суда, – что вашему самоотравителю Колобову попросту было негде отдать богу душу. Не хотел он прощаться с жизнью в канаве или под забором, ведь своего угла у него не имелось… Можно было, наверное, пойти в лечебницу и сказаться больным. И умереть на постели, в тепле и под крышей. Но в лечебнице ему ведь могли и помочь, – резонно заметил Ляпунов. – Промыть желудок, напичкать всяческими лекарствами… То бишь может статься, что его спасли бы от смерти. Это не входило в планы самоубийцы, твердо и бесповоротно решившего расстаться с жизнью. Поэтому он заявился в полицейскую часть, где тоже мог получить кров и постель. А чтобы его не выгнали и обращались не как, к примеру, с пьяным, он наплел всякую несуразицу ради того, чтоб его закрыли до утра в камере, где он мог бы спокойно умереть. Как вы думаете, такое могло быть? – посмотрел на судебного следователя из Москвы главный рязанский прокурор.

– Могло, – вынужден был согласиться Иван Федорович. На что Ляпунов удовлетворенно кивнул и спросил:

– Ну а сами вы что об этом думаете?

Воловцов ответил неопределенно:

– Не знаю… Надо познакомиться с этим делом поподробнее.

Ивану Федоровичу предоставили кабинет в здании суда, причем в том же крыле первого этажа, где когда-то, будучи простым судебным следователем, он в течение четырех лет занимал небольшой светлый кабинетик с одним высоким, в рост человека, окном… И вообще, это длинное двухэтажное здание на углу Астраханской и Мальшинской улиц, бывшее некогда главным домом усадьбы надворного советника Мальшина и проданное четверть века назад Министерству юстиции, было Ивану Федоровичу хорошо знакомо. Впрочем, как и всякому жителю Рязани, родившемуся в этом городе и по сей день в нем проживавшему. А любопытство приезжих вполне удовлетворяла неброская вывеска на фасаде со стороны улицы Мальшинской: «ОКРУЖНОЙ СУД».

Первым делом Воловцов вытребовал себе «Дело об убиении генеральской вдовы П. Е. Безобразовой и ея служанки горничной А. Сенчиной и о пожаре, случившемся августа 28‑го числа 1903 года».

Не успел Иван Федорович раскрыть папку и ознакомиться с протоколами осмотра места преступления и обстоятельствами смерти генеральши и ее горничной (что, впрочем, Воловцову было уже в достаточной степени известно), как в его кабинет без стука вошел низенький плешивый господин лет под шестьдесят в двубортном сюртуке с двумя просветами на галунных петлицах. Это означало, что господин является коллежским советником и по чину есть ровня Воловцову.

– Я судебный следователь Окружного суда Харлампий Варлаамович Сусальский, – заявил плешивый коллежский советник, гордо вскинув голову и выставив крохотную ножку вперед. – Вот я гляжу, – Харлампий Варлаамович покосился на раскрытую папку на столе Воловцова, – вы истребовали себе дело, которое веду я. А с какой такой надобностью, позвольте узнать?