Генерал

Дикий рев сирены не мог заглушить топот ног, покидающих поезд, но через несколько секунд его все-таки забило рычанье моторов. Стази откинула мешковину и увидела низко стлавшуюся на горизонте эскадрилью, подающую сигнал к атаке. Еще через пару секунд вагон подпрыгнул, и крышу снесло. Бежать куда-то было уже бессмысленно. Взвизгнул Фракасс, которого, наверное, ударило камнем, и тогда Стази просто упала на пол, закрыв собой пса, как закрывал ее на Луге бодрящийся казачок. Единственным доказательством того, что она еще жива, было то, что Стази слышала, как рвутся бомбы. Не было ни времени, ни пространства, только живая дрожащая плоть рядом. Вдруг все смолкло, но лишь для того, чтобы начался новый ад, гораздо страшнее первого: это стали рваться боезапасы. Все заволокло черным дымом, запахло паленым человеческим мясом, Фракасс душераздирающе выл, но Стази, оглохшая и ослепшая, только догадывалась об этом по напрягавшемуся горлу собаки. Все вокруг свистело, стонало, кричало, она чувствовала, что край платья уже тлеет, но боялась разжать руки, чтобы обезумевший пес не вырвался и не убежал. Дышать стало нечем, и Стази потеряла сознание, намертво вцепившись руками в обгоревшую пятнами шерсть курцхаара.

27 апреля 1945 года

Никогда еще за всю войну – да и, пожалуй, за всю жизнь – не развернулись во всем блеске способности Трухина, как в этот жаркий месяц, когда в Европе уже полностью царит весна. Сейчас от него требовались не только качества военачальника и дипломата, но и человека. Причем последние, может быть, в первую очередь.

После того как полностью укомплектованная бравая первая дивизия отправилась на фронт, на плечи Трухина в Хойберге легло доукомплектование второй, формирование третьей, офицерский резерв, запасная бригада и офицерская школа, почти сплошь состоявшая из юношей, не нюхавших пороху и движимых одной только любовью к России. У Трухина каждый раз сжималось сердце, когда он заходил в казармы, и юноши, почти мальчики, едва ли не трогали его за рукава мундира и смотрели восторженными глазами, в которых не было ничего, кроме надежды и веры. О, с какой радостью поменялся бы он с ними местами, чтобы умереть с восторгом, без раздумий, веря в то, что смертью своей ты приближаешь час освобождения родины, а для большинства – и час первого свидания с нею, поскольку основная масса курсантов была детьми эмигрантов. Но он должен был нести свой крест, куда более тяжелый, чем, пожалуй, у всей остальной его армии.

Как он успевал всюду, порой оставалось загадкой и для него самого. Главное было не позволять себе думать ни о чем, и только в короткие часы сна вспыхивали в подсознании светлые поля Паникарпова, такие, какими они бывали поздней весной: в белых россыпях звездчатки с нависшей по краям тяжелой зеленью ольшаника. Он входил в эти поля, утопая в росе, и все хотел дойти до края, чтобы скрыться в освежающей, освобождающей влажности леса, но каждый раз все не мог дойти, и начищенные сапоги вязли, и шаг замедлялся, и белые цветы оплетали генеральские галифе все выше и туже…

Он умудрялся поддерживать идеальный порядок в своих войсках, но то, что происходило вне этого, было уже не в его власти. С самого начала путаница началась с того, что вопреки приказу сосредотачивать южную группу в богемских лесах, первая дивизия отправилась в район группы немецких армий «Висла». И, хотя Буняченко отказался подчиниться этому людоедскому приказу и двинулся в Богемию, время, а главное время для маневра, оказалось упущено. Все рапорты Власову оставались без ответа, и практически готовые дивизии быстро теряли форму в размягчающих пейзажах Швабских Альп.

Трухин сам, выйдя из штабного шале и оглядевшись вокруг, на несколько секунд замирал, пораженный роскошной мягкостью гор, волнами виноградников, сбегавших в долины. Местный говор убаюкивал, простые, как детский лепет, местные вина обещали радость, и сама природа говорила только о том, что всё в жизни прекрасно, надо лишь отдаться своему уменью радоваться. И снова приходил ему на память вечно юный сын этих мест, почти их дух с его бессмертными строчками:

Der Erde Rund mit Felsen ausgezieret
Ist wie die Wolke nicht, die Abends sich verlieret,
Es zeiget sich mit einem goldnen Tage,
Und die Vollkommenheit ist ohne Klage.[190]

Десятого числа все-таки пришел приказ переместиться в район Линца. И Трухин с Герре почти неделю не ложились, чтобы провести марш на Мемминген без потерь. Трухин спасался черным, как деготь, чаем, Герре – коньяком.

– В Ульме еще вполне изрядные запасы, и можно нажать на армейские управления продснабжения, – строил планы Гере.