Генерал Скобелев. Казак Бакланов

Песню подхватили едущие в строю казаки:

Туман расстила… расстилается,
Да ветры буйные разгулялися.

Это была недавно рожденная и невесть кем сложенная песня. Снова жаворонком взлетел голос запевалы:

Ой, да во иной-то земле
Да я был, будто во Туретчине,
И видал там, видал, братцы,
Ой да все диковинку.

И хор снова подхватил, заглушая голос запевалы:

Видал там, видал
Ой да все диковинку.

Лошади шли ровно, мерно постукивая копытами в такт песни, бережно неся на себе всадников. И колыхались, вонзаясь в небо, пики, поблескивая острыми копейцами.

А видал я, братцы, кроволитию,
Как над кустом под ракитовым
Лежит тело белое,
Тело белое да молодецкое.

Песня напоминала казакам о недавних сражениях, о гибели своих сотоварищей-станичниках. Пел песню и Яков Бакланов, всколыхнула она ему душу…

Накануне отцу принесли письмо в сером, заклеенном хлебным мякишем конверте. Прочитал его суровый полковник, молча сунул в карман. Вечером дал Якову:

— Из дома прислали. — И вышел, оставив сына одного.

Письма приходили редко, получали счастливцы, которым завидовали, потом выспрашивали у них о станичных новостях в надежде услышать что-либо о своем.

Писала чья-то чужая рука: мать безграмотна, а Серафимины каракули Яков бы узнал. Вначале почти на всю страницу перечислялись имена родственников, которые посылали на далекую балканскую сторону привет храбрым служилым Петру Дмитриевичу и Якову Петровичу. Потом сообщалось о домашних новостях и уж в конце извещалось: «А на прошлой неделе Ванечку, первенца Якова Петровича, отнесли по воле божьей на погост. Задушила мальца глоточная болезня…»

Не веря, Яков прочитал еще раз и еще, прежде чем понял, что родной его курень постигло горе и он лишился сына.

Зажав письмо в кулак, Яков вышел из хаты. Кто-то окликнул его, но он не слышал, брел, словно пьяный. Возвратился, когда над головой мигали звезды.

Отец не спал, поджидал его. Ходил из угла в угол, отмеряя шаги, под грузным телом поскрипывали половицы.

— Отпусти, батя, в станицу. Хотя б на неделю.

— Не могу. Не в моей власти. Да и что казаки скажут? И так гутарят, будто потворствую тебе. Нет-нет, не проси.

— Да ведь война-то кончилась!

— Все едино — не могу. Ты думаешь, у нас только беда. У каждого свое горе. Вот приедем на Прут, там, может, прояснится.

Полтора года пробыл Яков Бакланов на Пруте, прежде чем получил по льготе отпуск. Прощаясь, отец сказал:

— Вывел тебя, Яков, на дорогу, дальше ты сам пробивай в жизни путь. Служи в другом полку, не под моим началом. Мне-то подоспело уходить в отставку. О том уже имел с начальством разговор.

На Кубанской линии

В станице Гугнинской Яков пробыл недолго, всего зиму. По весне 1834 года его призвали и направили в полк, находившейся на Кубанской линии.

Кубанская пограничная линия составляла часть Кавказских укреплений на южной границе России. Созданная Суворовым, она начиналась от устья Кубани, продолжалась по ее северному берегу к Лабе и смыкалась с терской линией, где у Каспийского моря находилась крепость Кизляр, возведенная еще в 1739 году от набегов горцев.

На Кубанской линии в разное время было заложено десять крепостей, двадцать опорных пунктов, в которых находились гарнизоны: в каждой крепости две пехотные роты и три орудия; в опорном пункте — рота и орудие. Охрану линии чаще всего несли казаки, располагаясь как в укреплениях, так и между ними, на так называемых постах.

Кавказская сторона переживала неспокойное время, русские войска вели боевые действия против вооруженных отрядов местных феодалов. Преследуя экономические интересы, царское правительство проводило политику расширения своих южных пределов в поисках выхода в Закавказье. Еще задолго до того Армения, Грузия, некоторые княжества Азербайджана и Дагестана признали Россию надежным соседом, изъявили согласие на присоединение к ней. С ними были установлены добрые отношения, усилилась торговля, однако ей препятствовала неосвоенная труднодоступная территория Кавказа, населенная многочисленными и разобщенными народами. Отстаивая свою независимость, они оказывали русским войскам сопротивление, чинили всяческие препятствия на путях их продвижения вглубь гор. Сопротивление особенно возросло, когда произошло слияние интересов горских племен на религиозной основе. Во главе повстанцев встал влиятельный священнослужитель Шамиль, в 1834 году объявивший себя имамом, т. е. верховным правителем государства на территории Дагестана и Чечни. Он призвал мусульман к газавату — священной войне против иноверцев, в которой каждый верующий обязан взять в руки оружие.