Генерал Скобелев. Казак Бакланов

Елка удалась. Она стояла посреди школьного зала в ярких украшениях, сияя огнем свечей. Поодаль расположились дети, учителя, родители. На трех больших столах были разложены подарки. Нет, не привычные кульки с конфетами и печеньем. Лежали детские полушубки, шапки, валенки, сапоги, книги, возвышалась гора конфетных коробок. Генерал всегда отличался щедростью, и на этот раз он не пожалел денег. Дети, радуясь, кружились вокруг елки, не спуская глаз с генерала, о котором слышали столько добрых слов. Храбростью, этого человека восторгались пришедшие с войны солдаты, о его доброте говорили учителя, и священник отец Андрей, преподававший в школе закон божий, тоже воздавал ему хвалу. Потом он раздал детям подарки, для каждого найдя доброе слово.

Еще через день в сопровождении Дукмасова он направился в церковь. Там покоился прах его родителей: Ольги Николаевны и Михаила Ивановича. Стоя у черных каменных плит, он слушал поминальную молитву священника и печальное пение хора в память усопших.

— Вечная память… Вечная память, — слышался бархатный голос отца Андрея. Из кадила сочился сладковатый запах ладана.

По окончании церковной службы Скобелев подвел Дукмасова к лежащей на полу летней церкви плите.

— А здесь мое место, — указал он на нее. Подозвал поблизости двух мужиков. — Ну-ка, братцы, поднимите сию тяжесть.

Плиту подняли с трудом. Под ней зияла могила. От нее дохнуло холодом.

— Вот здесь положат мое тело. Доверяю тебе, Петр Архипович, проводить меня в последний путь.

Последние дни

Среди недели Ванда направилась в «Пассаж» за покупками. Накануне сообщили, что туда поступил заграничный товар, и из Франции тоже. А какая женщина устоит против соблазна купить французские духи или пудру, а, возможно, чулки-паутинку из Лиона или оттуда же воздушный шелк! Она любила красиво одеваться, привлекать к себе внимание, предпочитая французскую моду, хотя и считалась немкой…

Впрочем, немцем был только ее отец, да и то наполовину, потому что в его жилах текла испанская или итальянская кровь. А мать ее — уроженка Кракова, в ней было что-то русское. Она и дочь научила говорить по-русски, правда, не избавив ее от присущего полякам акцента. По настоянию матери ее нарекли польским именем Ванда. Она и походила на полячку, высокая шатенка с выразительными глазами и видной фигурой.

Вот уже полгода, как она проживала в известной московской гостинице «Лондон», что на углу Петровки и Столешникова переулка, и занимала дорогой номер. О немке Ванде говорили разное: что она единственная дочь богатых родителей из Берлина, брошенная мужем-повесой; другие причисляли ее к девицам древнейшей профессии, которые иногда жили в гостинице. Сама она утверждала, что приехала в Москву отдохнуть и развлечься, потому что муж у нее, да — банкир, но намного старше ее и ревнив.

Она не имела покровителя, хотя многие не прочь были его заиметь. Ее часто посещали гости, и тогда из номера допоздна слышались голоса, музыка, звон бокалов.

Она ходила по «Пассажу», вызывая у продавцов улыбки и липкие взгляды мужчин. Бравого вида капитан, поравнявшись с ней, лихо щелкнул, взял под козырек. У перехода на другую линию ее остановил мужчина с усиками. Сняв шляпу-канотье, расплылся в улыбке:

— Мадемуазель, вам привет из Дрездена.

— Кто же передает?

— Счастливый незнакомец, мадемуазель. — И скороговоркой завершил: — Завтра в двенадцать быть у него.

— Непременно буду, — отвечала она, слегка меняясь в лице.

Управляющий гостиницей «Дюссо» Станислав Викентьевич Поздницкий проснулся, когда июньское солнце уже вовсю било в окно. Накануне он возвратился поздно — был в своем служебном кабинете, пока именитые гости не покинули ресторан. В халате и шлепанцах, утопая в глубоком кожаном кресле, он отходил ото сна. Перед ним дымилась чашка черного, по-турецки сваренного кофе. Для него специально варили по особому рецепту: добавляли соль, перец, а стенки кофейника слегка натирали чесноком. Тонкий аромат источала свежеиспеченная, «от Филиппова», сдоба. Он имел давнюю привычку, поздно вставая, выпивать после сна чашку кофе, другую. Поздно просыпался часто: к этому вынуждала служба.

В передней осторожно зазвонил колоколец, послышались голоса, и служанка доложила, что какой-то незнакомый мужчина просит принять его.

— Объяснила бы, что еще рано. В таком виде, что ли, принимать?

— Говорила ему, а он упорствует: дело, вишь, у него срочное.

— Ни днем, ни ночью нет покоя, — посетовал управляющий. — Ладно, пусть войдет.

Гость в светлой визитке с соломенной шляпой-канотье приблизился, отвесил поклон.

— У меня к вам дело. — И подправил пальцем усики.

— Позвольте, кто вы? — не очень дружелюбно спросил тот. «Кажется, никогда раньше с ним не встречался. Зачем пожаловал?»

— Ах, да! — спохватился визитер. — Разрешите представиться: Иван Петрович… Сидоров-с.

«Врет, каналья». За долгую службу в гостинице он научился с одного взгляда определять посетителей. И теперь понял, что перед ним человек, которого молено назвать одним словом: птица.

— Чем могу служить?