Генерал Юденич

Она прошла в бывшем алексеевском кабинете, в котором Николаю Николаевичу приходилось несколько раз бывать на различных совещаниях и видеть почти всегда молчавшего при обсуждении фронтовых дел государя. В кабинете с тех пор мало что изменилось, только со стены исчез большой портрет императора Николая II.

Уже в самом начале разговора Юденич понял, что он в Ставке нежеланный гость. И прежде всего для самого Брусилова, не говоря уже о многочисленных комиссарах Временного правительства:

   — Гражданин генерал от кавалерии, разрешите представиться вам как Верховному главнокомандующему.

   — Николай Николаевич, можно не представляться — вы мне хорошо знакомы.

   — В таком случае, я могу изложить вам свою просьбу без лишних вступлений?

   — Да, можете. К тому же у меня почти нет времени на долгие беседы.

   — Алексей Алексеевич, я буду краток. Моя просьба заключается в желании вернуться в армию.

   — В качестве кого вы желали бы себя в ней видеть?

   — Мой опыт позволяет мне испрашивать командование армией или даже корпусом. О возвращении на Кавказ я не настаиваю.

   — Но вы же хорошо знаете отношение к вам Александра Фёдоровича Керенского, нашего полномочного военного министра. Он вас не жалует с тех пор, как вы на Кавказском фронте отказались выполнять приказы Временного правительства.

   — Да, мне знакомо отношение Керенского к генералу Юденичу. Но я всё же надеюсь найти у вас поддержку.

   — Но это просто невозможно.

   — Алексей Алексеевич, я, как и вы, не мыслю жизни вне армии. Это моя и ваша судьба.

   — Николай Николаевич, буду с вами откровенен. Если даже я и приму участие — посильное, разумеется, вас не примут солдатские комитеты. Это вне всякого сомнения.

   — Но ведь есть приказ, воинская присяга. Наконец, солдатский долг подчиняться командирам.

   — Здесь вы во многом ошибаетесь. Революционная армия совсем иной воинский организм, чем была армия при императорах. Сейчас на фронте не только приказы, но даже убеждение людей продолжать вести войну до победного конца не всегда помогают.

   — Но ведь это может привести к полному развалу армии и поражению России в войне.

   — Временное правительство и наши союзники по Антанте не допустят такого, будьте уверены.

   — Но пока видится обратное.

   — Вы ошибаетесь, Николай Николаевич. Сегодня для новой России знаменательный день — мой Юго-Западный фронт перешёл в наступление против австрийцев и германцев. Я уверен — будет новая большая победа.

   — Дай Бог, Алексей Алексеевич.

   — Мне пора на связь, жду новостей с фронта.

   — Так как же с моей просьбой?

   — Ничем не могу вам помочь, Николай Николаевич. Вы заслуженный генерал, но отставка ваша полная. Желаю вам на покое найти себе какое-нибудь достойное занятие.

   — Что ж, премного благодарен вам и на том. Разрешите откланяться, гражданин генерал от кавалерии.

— До свидания, Николай Николаевич. Я уже дал команду обеспечить вас билетом на поезд до Москвы...

Желание заслуженного ветерана вновь послужить России, пусть даже в должности намного ниже главнокомандующего фронтом, осталось нереализованным. На сей счёт Юденичу не стоило строить каких-либо иллюзий: слишком много боевых и со славой царских генералов после февраля 1917 года оказалось не у дел, в полной отставке.

Впрочем, схожая судьба оказалась и у Брусилова. Он так и не смог справиться е положением на фронтах и быстро впал в немилость Временного правительства. Вскоре после того июньского разговора с Юденичем, 18 июля, Брусилов был снят с должности Верховного главнокомандующего. На его место заступил новый протеже Керенского — Лавр Георгиевич Корнилов, в скором времени ставший одним из зачинателей Белого движения.

Из Могилёва Николай Николаевич возвратился в Москву подавленным, в расстроенных чувствах. В древней русской столице бурлила политическая жизнь, но она не могла захлестнуть отставного генерала по следующей причине: Юденич не был ярым монархистом и, думается, не примыкал на твёрдых идейных позициях ни к одной из правых буржуазных партий во второй половине 1917 года.

Он на какое-то время оказался сторонним наблюдателем всего происходящего в России. Но такое состояние не могло продолжаться долго. Юденич словно взял себе время для окончательного выбора и определения жизненных поступков на ближайшее будущее.

Ему было ясно одно — Русская армия под воздействием революционной пропаганды и агитации разваливается прямо на глазах. И в этом была национальная трагедия Российской державы.

Лично для Николая Николаевича трагедия заключалась в следующем. Он ещё с училищного времени смотрел на армию как на инструмент, крепивший мощь государства. Теперь этот «стальной» инструмент был настолько изъеден «ржавчиной», что перестал отвечать своему историческому предназначению.

Октябрьский переворот в Петрограде, названный вскоре его устроителями Великой Октябрьской социалистической революцией, отставной генерал Юденич не принял. Да и не мог принять по одной простой, но веской причине: старая Русская армия, службе в которой он отдал всю свою сознательную жизнь, по воле новой власти прекратила существование.