Генерал Ермолов

Паскевич не успел ещё войти во вкус побед, а солдат успел уже оскорбить высокомерным отношением. Накануне Елизаветпольского боя, как я рассказывал, он в течение недели занимался с ними строевой подготовкой. После возвращения в Тифлис эти занятия стали нормой повседневной службы для воинов, закалённых в боях и походах, но которых ему было «стыдно показать неприятелю».

Но особенно вопиющую несправедливость он допустил по отношению к солдатам Ширванского полка, знаменитого своими подвигами на Кавказе. Они вернулись в Тифлис после многолетних походов по лесам Чечни и горам Дагестана и вступили в город, как всегда, с музыкой и песнями. Весёлые, бодрые, уверенные, что будут отмечены похвалой за верную службу государю, проходили герои мимо дома главнокомандующего, с балкона которого на них смотрел незнакомый генерал. Обратив внимание на обмундирование солдат, многие из которых были в лаптях или азиатских чувяках, он пришёл в такую ярость, что прогнал ширванцев со своих глаз и приказал заготовить приказ по корпусу с объявлением взысканий офицерам полка.

К счастью, на месте оказался Ермолов. Главнокомандующий взял на себя право не только отдать, но и написать приказ, в котором в самых сильных выражениях отблагодарил ширванцев за проявленные в боях чудеса храбрости и за твёрдость в преодолении невероятных лишений, выпавших на их долю^{676}.

В Тифлисе Паскевич уже не ограничивался только предписанными ему военными делами. Иван Фёдорович стал вмешиваться во все сферы управления, разыскивая всюду злоупотребления, не обременяя себя, однако, поисками истины. Свои донесения царю о состоянии дел на Кавказе он строил на слухах и сплетнях, не заслуживающих доверия. И тем вызвал ненависть не только солдат, но и офицеров полка. Поэтому не случайно царский адъютант жаловался: «Я одинок, совершенно одинок…» Причём своё одиночество генерал объяснял интригами Ермолова.

Предела нравственного падения Паскевич достиг во всеподданнейшем доносе от 11 декабря 1826 года, в котором представил свой взгляд на деятельность Алексея Петровича уже по пунктам, что создавало видимость серьёзного анализа. А на самом деле он лишь повторил прежние обвинения, только расположил их по ранжиру и подкрепил ссылкой на мнение персиян: «Аббас-мирза тоже сие утверждает…»; «Угурлу-хан мне тоже сказывал…» и т.д.

Последнее обвинение касалось личного отношения Ермолова к Паскевичу. Вот что писал он царю в связи с этим:

«Со времени моего приезда в Тифлис я заметил, что генерал Ермолов не будет ко мне расположен… К стыду русских, я узнал от тифлисского армянина-переводчика Карганова, который со страхом объявил мне, что я окружён шпионами и интриганами, что князь Мадатов в то же время, когда уверяет меня в дружбе, бранит меня в присутствии всех старших чиновников [то есть офицеров] лагеря»^{677}.

А кто такой этот тифлисский армянин-переводчик, прозванный сослуживцами «Ванькой-Каином»? Мелкий чиновник ермоловской администрации поручик Иван Осипович Карганов был мошенником, сумевшим обманным путём получить какую-то сумму в Министерстве иностранных дел якобы для доставки в Петербург грузинского царевича Александра, скрывавшегося сначала в Дагестане, а потом в Персии и Турции. Прошло несколько лет. Карл Васильевич Нессельроде обратился к Ермолову с просьбой разыскать обманщика и отобрать у него присвоенные деньги. Алексей Петрович нашёл его и приказал определить его на жительство в Метехский тюремный замок. Некоторое время спустя супруга арестованного казнокрада обратилась к главнокомандующему с просьбой вернуть семейству отца и мужа. Остроумный генерал начертал на прошении свою резолюцию: «Единое неизречённое милосердие государя императора является причиною того, что до сих пор виселица не имела столь великолепного украшения»^{678}.

Ко времени приезда на Кавказ Паскевича Карганов был уже на свободе. Его призвал претендент на место главнокомандующего в свидетели «вредной» деятельности Ермолова, интригана, злоупотребляющего властью, генерала, неспособного ни управлять вверенным ему краем, ни командовать войсками, зато якобы способного распечатывать и читать чужие письма. Вот почему, оправдывался Иван Фёдорович перед Дибичем, он не писал ему.

В общем, Паскевич всюду видел недоброжелателей. И первый среди них — Ермолов, «самый злой и хитрый человек, желающий даже в реляциях затмить» его имя. И пригрозил Дибичу отставкой:

— Государь император найдёт другого генерала, который угодит Ермолову, а я не могу, он будет мешать моим делам…

Иначе говоря, Паскевич предлагал Николаю I выбирать между ним и Ермоловым. Справедливость обвинений Ивана Фёдоровича призван был подтвердить авторитетный герой Отечественной войны Константин Христофорович Бенкендорф.

Его письмо к брату Александру, начальнику над жандармами и другу императора, Дибич отправил с тем же курьером, который вёз и донос царского адъютанта. Вот лишь небольшой фрагмент из него: