Генерал Ермолов

Генерал Паскевич уверял барона Дибича в том, что не более чем через неделю он убедится в неискренности Ермолова и в неспособности его как командовать войсками, так и управлять столь обширным краем. А вообще-то Иван Фёдорович остался недоволен первой встречей с Иваном Ивановичем^{669}. А почему, может спросить читатель? На этот вопрос я отвечу немного позднее. А пока проследим за развитием событий.

Дибич устроил смотр полкам, находившимся в Тифлисе, и был поражён «приличным внешним видом» всех офицеров без исключения. Они превзошли его ожидание. Одежда на всех — новая и чистая, правда, сшитая без особого изыска. А вот амуниция и здесь была «прочная, но дурно пригнанная». Иван Иванович поделился своими впечатлениями с Николаем Павловичем. До чего же его характеристика, данная войскам Кавказского корпуса, отличается от той, которую дал им Паскевич.

Начальник Главного штаба всего одной фразой сумел оценить обоих генералов сразу. Он писал императору:

«После того порядка, в каком при Ермолове находился край, и того екатерининского и суворовского духа, в котором Паскевич застал одушевлённое войско, было легко пожинать лавры»^{670}.

Почти такую же оценку войскам Кавказского корпуса он дал и в беседе с Иваном Васильевичем Сабанеевым, которого вскоре встретил на Линии по пути в Петербург.

«Я нашёл там войска, одушевлённые духом екатерининским и суворовским, — сказал Дибич, отвечая на вопрос Сабанеева. — С такими войсками Паскевичу нетрудно будет одерживать победы»^{671}.

Можно ли дать более достойную оценку состоянию войск? Скорее всего, можно. Но, думаю, и эта удовлетворила Ермолова, хотя для Николая I Алексея Петровича вроде бы уже и нет на Кавказе. Он поздравил с победой — «первой победой» в его царствование — только Ивана Фёдоровича.

23 февраля 1827 года Иван Иванович Дибич сообщил царю «по секрету» из Тифлиса, что строгое обхождение генерала Ермолова со здешними грузинами и армянами восстановило против него дворянство, ханов и беков, но, возможно, именно это будет иметь «выгодное для нас влияние на поведение нижнего работающего класса и, несомненно… на скорое покорение взбунтовавшихся». Конечно, главнокомандующий допускал какие-то упущения, быть может, даже ошибки, и они отразились, по мнению инспектора, на «фронтовой части», но отнюдь не затронули «дисциплину и дух войск». Здесь всё было в полном порядке.

Лучшей похвалы не придумаешь. Низы кавказского общества не везде пошли за своими князьями, ханами и беками. Некоторые, предпочитая уйти под защиту русского оружия, к мятежу не примкнули. Злоупотреблений начальник Главного штаба не обнаружил, как и «нежелания Ермолова выполнить волю государя». Он считал достойными оправдания и похвалы и строгость главнокомандующего, умеющего быстро утихомирить бунтующих горцев, «и его сношения с разными особами в Персии».

Дибич писал о прежней строгости Ермолова, поскольку пока не получил ни одного примера в доказательство его жестокости. Думаю, однако, он не мог не понимать, какого сообщения ждёт от него государь Николай Павлович…

И ещё, может быть, самое важное из того, что вынес начальник Главного штаба из повседневных бесед с Ермоловым: он сразу же отверг обвинение его хотя бы в косвенной причастности к движению декабристов. Когда разговор коснулся этой темы, Алексей Петрович откровенно сказал:

— Иван Иванович, в молодые годы я позволял себе резкие суждения, но, клянусь, они никогда не касались правительства, а только начальников, которые казались мне несправедливыми. Да, снисходительно относился к молодым людям, в которых замечал дарования, не слишком навязчиво осуждал их за глупую болтовню. Может быть, это и послужило основанием для оскорбительного заключения, что я разделяю их мысли. Я наивно полагал, что самое звание и лета мои должны защитить меня от подобных подозрений, тем более что ни один из моих офицеров не был причастен к заговору. Якубович, вовлечённый в него князем Сергеем Волконским, уволился из корпуса ещё до мятежа и укатил в Петербург. Кюхельбекера я сам выслал с Кавказа…

Алексей Петрович замолчал. Молчал и Иван Иванович.

«Я удостоверился, — заключает Дибич своё донесение на высочайшее имя, — что обвинение генерала Ермолова в своём отношении есть совершенно неосновательное»^{672}.

Я уже обмолвился выше, что Дибич не мог не понимать, какого сообщения от него ждёт государь Николай I. Конечно, понимал, поэтому скоро «состряпал» нужное, в котором, хотя и признал несправедливость обвинений Ермолова Паскевичем, однако указал на мелкие его ошибки, которым теперь придал характер «значительных упущений» и посоветовал заменить его другим человеком, ибо от него «нельзя ожидать блистательных действий».