Генерал Ермолов

   — Не хочу, — Гасан-ага насмешливо смотрел на него. — Не хочу, не стану убивать. Она просила за тебя. Просила помочь тебе, пахарь, добраться до Коби, отвести беду, защитить. Ярмул наградит тебя богатой казной, когда привезёшь ему жену. Тогда ты, пахарь, сможешь купить жене новый платок. Ты ведь любишь жену, пахарь? Вижу, любишь. И Аймани знает, что любишь. Скажу тебе, что взамен обещала мне милая...

   — Обещала?

   — Да, обещала руку отдать. Я — рыцарь, княжеский сын и женюсь на ней! Пусть она спала уж с тобой под одним плащом! Всё равно женюсь!

   — Ты погубишь её...

   — А ты? Что можешь дать ты, кроме бесчестия? Вам, пахарям, положена лишь одна жена.

   — Она — воин, ей не пристало быть ничьей женой...

   — Она будет моей!

Фёдор взмахнул шашкой. Волчьи челюсти рассекли воздух в двух пальцах от обнажённой шеи Гасана-аги. Курахский рыцарь отступил, снова вышел из-под удара.

— Маши, маши нахчийской шашечкой, пахарь. Пусть гнев выйдет из тебя вместе с потом. Может быть, тогда ты успокоишься. — Гасан-ага смеялся, хищно скаля крупные белые зубы. — Я не стану тебя убивать. Моя невеста просила меня о том. Она просила сберечь твою жизнь, урус.

* * *

Когда Мажит, разбуженный звоном стали, вышел во двор, Фёдор всё ещё гонялся за Гасаном-агой. Волчок молнией сверкал в его правой руке. Побагровевшее лицо казака покрывали бисеринки пота. Фёдор свирепо хрипел, осыпая противника площадной бранью. Гасан-ага, громко хохоча, уворачивался от разящих ударов противника. Играл с ним, подпуская совсем близко, иногда позволяя Волчку высечь из чеканного доспеха стайку голубоватых искр. Мажит пристроился на корточках, возле крыльца, ожидая конца сражения. Наконец гнев лишил Фёдора последних сил. Казак остановился, тяжко дыша, воткнул клинок в землю, опёрся на Волчка обеими руками.

   — Я сочиню поэму о том, как в мою сестру влюбилось двое отважных рыцарей. О том, как сошлись они в кровавом поединке за право обладать ею. О солнечном росном утре, о прекрасной лужайке на берегу хрустального потока, полного... — радостный голос Мажита замер. Грамотей, лучезарно улыбаясь, смотрел на редкие пятна синевы в сером мареве небес, стараясь подобрать соответствующие случаю слова.

   — О чуме не забудь упомянуть, грамотей, — прохрипел Фёдор. — О моровой язве, убившей всех на десятки вёрст вокруг.

ЧАСТЬ 5

«...Удостой меня, чтобы я будил

радость там, где горе живёт...»

Слова молитвы

   — Красивы горы, воздух чист, кошель мой полон золотом, любимая рядом, — говорил Гасан-ага, и ехидное эхо вторило его насмешливым словам. — Одной лишь радости не хватает моему сердцу....

   — О чём изволит грустить почтеннейший? — угодливо спрашивал Рахим.

   — Грущу о друге моём и соратнике — храбром Дауде.

   — Славный Дауд пал в справедливых боях?

   — Надеюсь, что друг мой Дауд жив и здравствует. Ловок он и весел, и любим удачей. Надеюсь, что жив... А служит он русскому царю и Ярмулу. И это есть честная служба!

Балагуря и веселясь, Гасан-ага украдкой посматривал на Фёдора. Казаку же было не до веселья. Он ждал лишь случая, чтобы вовсе покинуть отряд и довершать ответственное задание в одиночку.

Ещё вчера, перевалив через невысокую горную гряду, они вступили в Мамисонское ущелье. Теперь отряд двигался по живописной долине. Справа гудел и пенился Ардон. С отрогов гор к берегу реки спускались кудрявые рощи кавказского клёна и падуба, утеплённые густым подшёрстком шиповника вперемешку с ежевикой.

Слева изумрудные луга пестрели жёлтыми и розовыми цветами. На склонах паслись отары, ведомые конными пастухами в лохматых папахах и бурках. Тут и там на вершинах скальных выступов виднелись древние башни — столпообразные сооружения из серых, грубо обработанных гранитных глыб. Их зубчатые верхушки подпирали низкое, серое небо. В узких оконцах-бойницах чернел непроглядный мрак. Так двигались они от селения Згил к аулу Калак. Гасан-ага надеялся к вечеру достичь Камсхо. Сын курахского правителя не потрудился объявить себя предводителем их маленького отряда. Всё случилось само собой: Рахим и Исламбек подчинились ему беспрекословно. Мажит сразу и с видимым удовольствием признал в нём вожака. Даже Аймани неизменно предупреждала Гасана-агу, отправляясь в разведку. Теперь они путешествовали не таясь. Гасан-ага то и дело принимался петь, выводил речитативом напевы курахского нагорья, отбивал ритм, ударяя древком копья в чеканный щит. Эхо Мамисонского ущелья живо вторило ему.