Генерал Ермолов

Удаляясь в темноту, понукаемый между лопаток жёстким кулаком Переверзева, Фёдор слышал, как с грохотом откатились из-под ног висельника козлы, как единым духом ахнула толпа на площади.

   — На этот раз всё свершилось честь по чести, — усмехнулся Переверзев у него за спиной.

   — Посидишь в клетке, дружок, — ворчал Михаил Петрович. — По счастью, его сиятельство счёл тебя повредившимся в уме. Ещё бы! Столько недель один, в горах, среди иноверцев! Да-а-а… Ну лезь, лезь в клетку. Переночуешь рядом со своей зазнобой, а поутру... словом, утро вечера мудренее...

С печальным скрипом затворилась решетчатая дверь, загремел замок. Фёдору так не хотелось видеть лица тюремщиков, что он прикрыл глаза.

   — Не спать, — приказал Переверзев караульным. — С девкой не разговаривать. Станет приставать — колите штыком. Скоро настанет и её черёд.

Фёдор слышал, как затихли в отдалении звуки шагов капитана. Переверзев торопился вернуться к месту казни.

* * *

   — Эй, казак! — позвал его один из караульных. — Спишь иль помер от расстройства?

   — Оставь его, Трифон, — молвил второй. — Иль не видишь — тошно ему.

   — Казак, а казак! — не унимался Трифон. — Может, водицы поднести, а? Нутро охолонится — душе не так жарко будет.

Фёдор открыл глаза, огляделся. Он увидел часовых. Чадный свет каменного масла, горевшего в чугунном чане бросал кровавые отсветы на штыки их ружей, на их обветренные лица. Фёдор разглядел пленницу в соседней клетке. Аймани сжалась в комочек, привалилась боком к прутьям решётки. Какая-то добрая душа принесла ей чадру, и отважная воительница спрятала под тёмной тканью яркие косы и прекрасное лицо.

   — Научи, как помочь тебе, — приступил к делу Фёдор, не обращая внимания на пристальные взгляды часовых.

Аймани молчала, и казаку на миг почудилось, будто она мертва. Часовые закурили самокрутки, устало опираясь на ружейные приклады.

   — Не приставай к ней, казак. Она бешеная. И жаль её и страшно, — сказал Трифон. — Помогать ей? Да она чисто зверь лесной. Ванятка вон, просунул ей хлеба кусок, хотел милость сделать, а она его за руку — хвать. Зубы острые, как у зверюги.

   — Да и зачем ей хлеб-то? — вступил в разговор второй солдатик, Ванятка. — Всё одно казнят.

Фёдор смотрел, как над крышами домишек сгущалась темнота. Прислушивался: вот жители Кетриси потянулись по домам, вот и солдаты начали расходиться, щёлкали огнива, запахло табачным дымком. Потом всё стихло. Фёдор лёг на пропахшую звериным запахом солому, притворился спящим. Слышны были лишь звуки шагов дозорных и их еле внятные разговоры.

Глубокой ночью явился сержант. Спросил устало:

   — Не спите, ребята? Ну добро... А что пленница?

   — Не шевелится.

   — А казак?

   — Да рыпался всё, её звал-величал. А сейчас тож затих.

   — Ну добро... Как утро настанет, девку вздёргивать будут. Ныне начальство устало сильно. А вы бдите старательно, не вздумайте спать!

   — Ты скажи, Леонтьевич, как Йовта-то, помер?

   — Как же ему не помереть — помер, конечно.

   — А то он баял всякие сказки, будто бессмертием наделён...

   — Враки. Помер, хотя и не сразу. Его высокородие сами, лично удостоверились. Точно помер.

   — Неужто и впрямь дважды из петли выскальзывал?

   — Выскальзывал, но не сам. Казак энтот вот его срезал. Вот беда-то! Помрачился рассудок у парня. Сам здоров, а умишком тронулся. Говорят, будто лучшего друга ныне схоронил. Вот с горя и того...

   — Не может быть того. Казаки, они военные люди, жестокие. Горе-беца им нипочём. Мож его опоили зельем?

   — Эх и мне бы, братцы, хоть какого-никакого зелья сейчас! Такого страху и ужасу натерпелися мы! — вздохнул сержант.

   — Какого ужаса, Леонтьевич? Сызнова Йовта из петли выпрыгнул?

   — Не-е-е, не так было. Как казака увели и снова из-под Йовты козлы выбили, а он, поганец, висит, дёргается, хрипит, но не умирает. Пришлось Фильке с Прохором на ногах да на плечах его виснуть. И то не сразу помогло. Потом, когда уж шея хрустнула, дёргаться и хрипеть перестал. Так умаялись, что начальство порешило девку пока не вздёргивать, а утра дождаться. Но вы не спите! Смотрите в оба! Всякое приключиться может!

* * *