Геи и гейши

— Ну, ты же не я, — ответил ювелир. — Какая беда камню, щебню и пыли, что ты их коснешься или наступишь на них? Ты делаешься лучше, избегая деяний, я — совершая их, потому что лишь так могу я учиться. Ты сквозишь вдоль струй чудесной этой жизни, они ласкают и омывают тебя до самого сердца. Я же вскрываю, разламываю, овладеваю магическим яйцом, в котором загустела тихая жизнь, медленная жизнь, жизнь мертвая. Я как повитуха — выпускаю наружу то, чем яйцо беременно: запись, рисунок или символ, знак или крошечную иконку. И из этих частей мироздания складывается и расширяется целое. Может быть, я каждым своим деянием возвращаю земле нечто из утраченного ею по вине людей — цветок или куст, вещь или путь.

— Но ты все-таки применяешь насилие, — вздохнул веганец, — а это пагубно.

— Что делать! Камень — штуковина твердая, — улыбнулся друг. — Почти как наше чисто человеческое упрямство. Знаешь, возьму-ка я у тебя эти камушки обратно и оправлю: красивые сережки получатся для твоей девушки, но лучше пока сам их носи — у мужиков нынче и не такое в моде, особенно тех, что с Веги.

— И что — надел он эти серьги? Тяжеленные ведь, наверное, — озабоченно спросил Олька.

— Вот уж чего не знаю, того не знаю. История на том кончается.

— А как дальше жил этот чудак, инопланетник этот?

— Да, наверное, плюнул на свои причуды или хотя бы поумерил свою прыть: если всё уходит в камень и из камня рождается — чего уж нам бояться, правда?

— Чего — нам — бояться, — медленно повторил Оливер. И вдруг аж подпрыгнул:

— Сударыня Зенобия! Знаете — давайте на пари, что у меня все выйдет в тютельку так, как мне надо. Я о том сейчас звоночек услышал.

— Пари? — переспросила она, не вполне понимая.

— Ну да. Допустим, вы оставляете мне те деньги, что уже дали, а больше мне и не потребуется, — и я скрываюсь с ваших глаз лет, скажем на семь или, того лучше, на двенадцать. Хорошая цифра двенадцать, правда? Вот тринадцать — уже в своем роде рубикон, как говаривал один мой знакомый капеллан — тоже, кстати, по происхождению из ментов. Ну, а после этого срока я обязательно дам о себе знать. Только не уезжайте… или ладно, зачем условия ставить, когда сама наша жизнь такая нерегулярная. Но если удачно состыкуемся — тогда я вам все козыри на стол выложу и все свои секреты: и что у меня за семейное ремесло такое, и отчего я всего, что мне нужно, добиваюсь. Вот тогда решите, прав я был по жизни или нет. Можете меня хоть посадить — только уж поздно, я думаю, будет.

— Заинтриговал. О деньгах, кстати, и речи нет: за твой теобром с меня, может статься, еще сверху причитается, — с невероятным для себя добродушием сказала Зено. — Ты ставишь на кон свою тайну. А с меня чего возьмешь?

Он посмотрел на нее с непередаваемым лукавством:

— С вас… да ничего. Пожатие руки и поцелуй. Холодный, как говорил Дон Командор, мирный… Только настоящий, взрослый, не как малыши чмокаются. Больше нам обоим ничего не потребуется. И не спрашивайте, с какой стати я это сказанул и понимаю ли сполна… Не понимаю, честно вам признаюсь. И вообще — с меня пока хватит, если другим не проболтаетесь.

— А не боишься, что заложу?

— Ни чуточки. Уж такой я дурак, потерянный в Господних просторах, а с дурня, известно, все взятки гладки.

Через двенадцать лет снова был январь, только в других широтах, и вечерами метель уже завивала свои струйки, хотя дневное небо оставалось ясным. Зенобия не удержалась на месте — сдуло ее этим ветром, выдуло из умеренно субтропических стран. Она почти забыла о том шутовском пари; и когда в почтовом ящике оказался щегольской длинный конверт с ее новым адресом, писанным полузнакомой рукой, с недоумением надорвала его по краю.

Там оказалась контрамарка. Билет, причем демонстративно единичный, был на выступление популярной группы сложно определимого жанра: ее выступления изобиловали дешевыми цирковыми спецэффектами, пение в духе кантри перемежалось тягомотной прозой, юмор был слезлив, как честерский сыр, а патетика стоила грош в базарный день. Однако, по мнению многих знатоков, через эти наслоения по временам брезжило нечто, стоящее на грани между гением и безумством — словом, просто стоящее (с ударением, падающим на первый слог). Сама она в знатоках не числилась и ни на какие шоу из принципа не ходила: постаревшая, обабившаяся и унылая Орлеанская Дева с такими же унылыми бабскими стереотипами…

Имена солистов также ничего ей не говорили ни прежде, ни теперь: однако в имени их главаря — Николас Копперфильд — мелькнула беглая ассоциация с чем-то давно прошедшим: книгой или кумиром и звездой прошлых лет, великолепным фокусником и не менее блестящим позером…

— Знак с того берега реки, — сказала она почему-то вслух. — А вот возьму и в самом деле пойду, нечего нам терять, кроме своих седин.