Где-то я это все… когда-то видел

Значит, все-таки допрашивали уже. Как я и думал.

— Я знаю. Только, получается так, что знаю я чуть-чуть больше, чем Вы рассказали нашим сотрудникам. И мне теперь приходится пребывать в некотором двусмысленном положении. Что нам делать?

Неуверенности в глазах женщины прибавилось. Зрачки несколько раз метнулись по сторонам, сигнализируя о легкой панике. На щеках даже выступил еле заметный румянец. Ого! Что-то есть. Что-то мы утаили от доблестных органов. Я как сапер на минном поле стал «опробовать щупом» обнаруженный сюрприз с другой стороны.

— Вероятно, Вы скажете, что все это малозначительно. И к делу не имеет отношения… Только, поймите меня правильно. Сейчас любая мелочь имеет значение. Такое значение, о котором мы, может быть даже, и не догадываемся…

Неожиданно Лариса Викторовна порывистым движением сдернула очки и спрятала лицо в ладонях. Щеки под пальцами густо наливались красным, как это бывает у белобрысых девчонок.

Я изумленно наблюдал за этой картиной краха «железной леди». Какая-то сюрреалистичная метаморфоза, от которой мне самому вдруг сделалось нестерпимо стыдно. И гадко, словно сделал я что-то подленькое и мерзкое. А ведь, скорей всего, так и вышло. Сам того не желая, я влез во что-то личное. И скорей всего интимное. И, надо полагать, связано это было… неужели с Гришко? С этим двурушником? Черт! Похоже…

— Простите, Лариса Викторовна, — вырвалось у меня, — ради Бога, простите. Я все понимаю. Вы не смотрите, что я ребенок. Это Ваши взрослые дела. И совсем не обязательно всем об этом рассказывать. И я об этом никому не расскажу. Честное слово!

Женщина мелко закивала головой, не отнимая ладоней от лица. Значит, я прав. Ох, Степан Андреич, Степан Андреич! Совмещали полезное с приятным? Какая же вы скотина на поверку оказываетесь! Не смотря на то, что о мертвых говорить так не стоило бы. Неприятно, конечно, но приходится констатировать, что это и есть та самая информация, которой пока нет у органов, но уже есть у меня. И что мне это дает?

— Успокойтесь, Лариса Викторовна! Успокойтесь. Я обещаю, что это все останется между нами. Не надо так расстраиваться. Вы только мне скажите, где это было? И когда? И все! Поймите, это не больное любопытство. Вдруг это окажется важным для… всех нас.

Завуч нервно протерла глаза платком, не переставая кивать время от времени, и потянулась к очкам.

— Да-да… Я понимаю… Мы… встречались… Один раз… В августе… В конце августа… Со Степаном Андреевичем, — она глубоко вздохнула и попыталась успокоиться, — У него есть помещение. Засекреченное, как он сказал. Комната в трансформаторной будке. За специальной дверью. Это… на улице… не помню, как называется. Мы проходили от площади Ушакова, по центральному холму. Там есть… старинная электроопора. От нее налево, и потом прямо, через булыжную мостовую…

Я напрягся. Не может быть! Булыжная мостовая — это улица Суворова. А если ее пересечь — будет улица… Володарского! Которая бывшая Малая Морская. И на которой жил Ричард! И даже трансформаторную будку я помню! Именно возле нее я и заметил Гришко, когда он прятался от американца.

— Будка на улице Володарского? — в лоб спросил я Ларису Викторовну, — на улице, которая проходит над кинотеатром «Победа»?

— Да. Рядом с кинотеатром, — женщина безвольно опустила руки на колени. Как будто призналась в том, что отбирала у первоклашек школьные завтраки. У меня аж в носу защипало.

Сволочь! Сволочь ты, Гришко, да и я… в том числе…

* * *

Почему-то не давала покоя одна странная деталь — что за металлический скрежет раздавался возле трансформаторной будки в тот вечер, когда Гришко следил за Ричардом. Сам не понимаю, как этот пустяк так плотно засел в мою голову. Может быть, из-за ассоциации с кандальным звоном? Который я от всей души пожелал бы капитану, не будь он на том свете.

Так или иначе, но под вечер я уже прогуливался по улице Володарского. Как раз напротив дома, в котором снимал квартиру не выдержавший прессинга американский сын богатенького папаши.

Улица была немноголюдна, но и пустынной назвать ее было трудно. Во дворах грелись на угасающем солнышке бабульки на лавочках, изредка проносилась вездесущая детвора. Прогуливались молодые мамаши с колясками, вечерний променад совершали почтенные пары. Я, кажется, ни у кого особого интереса не вызывал. Так просто, шатается без дела малолетка с поцарапанной и замазанной зеленкой физиономией, хулиган какой-то. И все.

Я скользнул в кусты рядом с трансформаторной будкой.

У нас в Крыму этот кустарник называют «вонючкой», хотя на самом деле — это благородный китайский айлант, райское дерево, излюбленный деликатес тутового шелкопряда. Трудно представить, что когда-то этот выходец из Китая считался завидным приобретением для любого европейского аристократа. А теперь для Крыма айлант — злостный кусто-сорняк «вонючка», издающий неприятный запах, если потереть его листья.

«И хорошее место для укрытия, — рассеянно думал я, привычно пачкая пальцы в едкой пахучей зелени, — Заметила или нет?»