Где апельсины зреют

На столъ ихъ упалъ кусокъ апельсинной корки, брошенной кмъ-то. Она взяла его и въ свою очередь бросила въ публику. Прилетлъ и второй кусокъ. Глафиру Семеновну, по ея эксцентричной парижской шляпк, очевидно, кто-то уже принималъ за кокотку.

— Не пора-ли домой? — съ безпокойствомъ освдомился Николай Ивановичъ у жены.

— Если для васъ пора, то можете узжать, а для меня еще рано.

А на сцен, между тмъ, безпрерывно шло представленіе. Пніе чередовалось съ гимнастическими упражненіями акробатовъ. Вотъ натянули тоненькій проволочный канатъ на сцен. Появилась акробатка въ пунцовомъ трико. Публика неистово заапплодировала. Глафира Семеновна взглянула на акробатку, вся вспыхнула и прошептала:

— Ахъ, дрянь… Такъ вотъ она кто!

Взглянули и Николай Ивановичъ съ Конуринымъ на акробатку и узнали въ ней ту самую черноокую красавицу, съ которой они такъ пріятно провели время за обденнымъ столомъ и посл обда. Лицо Конурина подернулось масляной улыбкой и онъ толкнулъ Николая Ивановича подъ столомъ ногой.

— Не узнаете разв свою пріятельницу? — спросила ихъ съ злорадствомъ Глафира Семеновна. — Апплодируйте-же ей, апплодируйте… Вотъ какая она артистка… Канатная плясунья.

— Оказія! — крутилъ головой Конуринъ, улыбаясь. — Въ первый разъ въ жизни пришлось съ акробаткой бражничать. Въ трик-то какая она изъ себя… Совсмъ не такая, какъ давеча за столомъ. Ахъ, муха ее заклюй! Акробатка…

Акробатка, между тмъ, исполняла различныя замысловатыя эволюціи: ходила по канату съ шестомъ, потомъ безъ шеста, ложилась на канатъ, вставала на голову. Николай Ивановичъ, не смя при жен прямо смотрть на акробатку, косился только на нее и мллъ. Глафира Семеновна фыркала и говорила:

— Вотъ какую хорошую компанію вы себ давеча нашли. Любуйтесь. Впрочемъ, вамъ, мужчинамъ, чмъ хуже, тмъ лучше.

— Да кто-жъ ее зналъ-то, что акробатка? Я думалъ, что изъ какого другаго сословія, отвчалъ Николай Ивановичъ. — Сидитъ съ нами за однимъ столомъ, живетъ съ нами въ одной гостинниц…

— Какъ? Она даже и въ одной гостинниц съ нами живетъ? воскликнула Глафира Семеновна. — Ну, батюшка, тогда за тобой нужно и дома слдить, а то она какъ разъ тебя и къ себ заманитъ.

— Да вдь ты-же сказала, что равноправность…

— Молчать!

Акробатка кончила свой номеръ при громкихъ рукоплесканіяхъ и, пославъ публик летучій поцлуй, убжала за кулисы. Начался другой номеръ, затмъ слдовалъ антрактъ между вторымъ и третьимъ отдленіями представленія, а супруги Ивановы все еще пикировались, Глафира Семеновна все еще донимала мужа. Вино еще сильне разгорячило ее, она раскраснлась, шляпка съхала у ней на затылокъ, пряди волосъ выбились на лобъ. Окружающая ихъ публика бросала на Глафиру Семеновну совсмъ уже нескромные взгляды. Вдругъ въ публик среди столиковъ появилась сама акробатка, изъ-за которой шла пикировка. Она уже успла переодться изъ трико, была въ роскошномъ палевомъ плать и шикарной соломенной шляпк съ длиннымъ блымъ страусовымъ перомъ. Пройдя по рядамъ между столиковъ, пожираемая глазами мужчинъ, она было присла за одинъ изъ столиковъ и стала что-то заказывать для себя лакею, но увидавъ сидящихъ Николая Ивановича и Конурина, быстро поднялась съ своего стула и подошла къ нимъ.

— Voyons, c’est vous, messieurs… сказала она мужчинамъ, какъ старымъ знакомымъ, фамильярно хлопнула Николая Ивановича по плечу и искала глазами стула, чтобы ссть рядомъ.

Глафира Семеновна заскрежетала зубами.

— Прочь, мерзавка! Какъ ты смешь подсаживаться къ семейному человку, сидящему съ своей законной женой! воскликнула она и даже замахнулась на акробатку стаканомъ.

Та, въ недоумніи, отшатнулась. Николай Ивановичъ вскочилъ съ мста и схватилъ жену за руку.

— Глаша! Глаша! Опомнись! Можно-ли длать такой скандалъ въ публичномъ мст! испуганно заговорилъ онъ. — Смотри, вся публика смотритъ. Швыряться стаканомъ вздумала! Вдь изъ-за этого можно въ полицію попасть.

— Въ полицію, такъ въ полицію. Замужнюю женщину всякій защититъ. Какое такое иметъ право эта акробатка врываться въ семейный кругъ?

— Голубушка, да какой-же тутъ въ кафе-шантан семейный кругъ? Ну, полно, сядь, успокойся… Сократи себя…

Акробатка, пробормотавъ какія-то ругательства, отошла отъ стола, но Глафира Семеновна не унималась и, вырывая свою руку изъ рукъ мужа, кричала:

— До тхъ поръ не успокоюсь, пока не наплюю въ глаза этой мерзкой твари! Пусти меня!

Конуринъ загородилъ Глафир Семеновн путь и тоже упрашивалъ ее успокоиться.

— Бросьте, матушка! Угомонитесь! Ну, что! стоитъ-ли съ ней связываться! Не хорошо, ей-ей, нехорошо.

Глафира Семеновна взглянула ему черезъ плечо и, не видя уже больше акробатки, сказала:

— Ага! Испугалась, подлая тварь! Ну, теперь домой! скомандовала она мужу.

— Да, съ радостью, матушка… Бога ради подемъ домой… засуетился Николай Ивановичъ.

— И не только что домой, а даже чтобы завтра-же утромъ вонъ изъ Рима. Вонъ, вонъ! Въ Неаполь! Не желаю я съ этой тварью жить въ одной гостинниц.

— Да куда хочешь, матушка… Хоть къ чорту на кулички.