Газыри

Позвонил на днях давнему товарищу, известному писателю Николаю Воронову, с которым кроме прочего связывает общий интерес к пролетарским городам: он вырос рядом с Магниткою и долго потом на ней работал; меня мой десяток лет в Новокузнецке навсегда, будто нарастяжку, приковал к сибирским стальным гигантам: Кузнецкому комбинату и Запсибу. Разговор с другом начался было с обычного — как, мол, ты?.. А ты как? — но почти тут же Коля горько вздохнул и без предисловий сказал: «Общие наши дела очень плохи!.. Может быть, мы даже не отдаем себе отчета, насколько плохи. Я тут беседовал на днях с одним серьезным специалистом по детству, как говорится, он медик по образованию, бывший тренер, а нынче крупный спортивный деятель, один из организаторов юношеских игр, которые сейчас проводит Лужков, и знаешь — что он? Он говорит, что детишки, которые съехались в Москву из провинции, не то что чуть не поголовно худосочны — у них малокровие, ты понимаешь?.. Ребятишки в нашей провинции попросту недоедают… Мы, говорит, хотели было подкормить их уже в Москве, но многие оголодали настолько, что интенсивно это делать нельзя — может обернуться для них бедой…»

Как в войну!.. Как зимой сорок третьего, когда вслед за освободившими нашу станицу изморенными, израненными бойцами к нам нагрянули на своих «стударях», на новеньких американских «студебеккерах», морские пехотинцы, отъедавшиеся перед броском на Туапсе и Новороссийск. Ножами, которые через несколько дней они будут всаживать в шею или в живот, они курочили консервные банки с тушенкой, пластали бекон, кромсали хлеб, надрезали большие пакеты с яичным порошком и нарочно веселыми голосами, но которым даже мы, малышня, угадывали, что скоро все это им будет совсем не нужно, они приглашали, они настаивали, — мол, налетайте, бойцы, налетайте, богатыри! — а бабушка бегала по комнате, вырывая у нас из рук все это неожиданное богатство: — Внучеки, не сразу!.. Внучеки, помрете — ни-зя!..

…И я стоял после грустного разговора у окна на двенадцатом своем этаже, смотрел на перекресток рядом со школой, куда он только начал тогда ходить в первый класс, и говорил ему, все еще семилетнему и вместе с тем уже так давно выросшему, ставшему совсем взрослым и все-все понимающему: «Видишь, Митя: теперь чемпионом может стать только сытый — теперь у нас так!»

Но, может, мой друг был слишком эмоционален? И слишком впечатлителен я?.. Писатели, ясное дело. Сочинители! Кому же и прибавить, кому, как не нам, пофантазировать?

Но наша взаправдашняя жизнь страшнее чуть ли не самых изощренных фантазий.

Когда на Горбатом мосту возле Белого дома уселись горняки с касками в руках и стали выкрикивать прямо-таки невообразимое на первый взгляд, на первый слух — «Ельцина — на нары!» — я начал приходить сюда: ожидал своих, из Кузбасса. Это они тогда одними из первых начинали «бархатную» — не от мелкой ли угольной пыли — «шахтерскую революцию». С тех пор прошло девять лет, идет уж десятый: не пора ли, и в самом деле, подбить итоги?

За чугунной оградой, на которой еще недавно висели две белые каски, обозначавшие, что место на жидкой травке возле деревьев занято, появилась наконец низенькая, но просторная в основании самодельная палатка из полиэтилена. Уставшие после дальней дороги и собственного обустройства шахтеры из Ленинск-Кузнецка вповалку лежали под прозрачной пленкой, и в самом деле, как в парничке, и кто-то из проходивших мимо москвичей дружески усмехнулся: «Дозревают ребятки!..»

Мы стояли возле ограды с проходчиком шахты «Кирова», усатым симпатягой Константином Бормотовым, отцом четверых детей, и при этих словах он невесело усмехнулся: «Перезрели уже — куда дальше?.. Сын-второклассник на днях подходит и серьезно так спрашивает: „Папка, а мы, наверно, скоро помрем?..“ — „Да ты что? — говорю. — Почему это?!“ А он как старичок: „Так ведь денег уже год никому не платят, а как жить без денег?.. Без них нельзя, еды нам не на что купить…“ Верите?.. У меня с моим батькой-шахтером был один разговор: „Дай, па, на мороженое!“ А он: „Не забудь гляди товарищей угостить!“ Все!.. А у этого в глазах слезы — он мне не верит: „Ты скажи, — говорит, — когда помирать станем, я тогда на улицу не пойду. Чтобы с тобой и с мамкой вместе. Один я не буду — без вас все равно помрем“.»

А кто, и в самом деле, остался в этом жестоком мире один? Часто и при живых родителях: увечных, больных, спившихся, а то, все чаще случается, окончательно «севших на иглу»… Как быть им?!