Гавань измены

Мистер Холлар, боцман, мистер Борелл, канонир, и мистер Лэмб, плотник, пили чай в палатке для уорент-офицеров, когда переводчик привел к ним посетителя, объяснил его статус и функции, сообщив, что, по его мнению, гость будет столоваться с ними. Затем сказал, что должен спешить и найти первого лейтенанта и Аббаса, потому что капитан хотел бы знать, как обстоят дела.

— Они обстоят довольно неплохо, — ответил боцман, — все натянуто, и якорь взят на панер. Каждый пятый верблюд снабжен фонарем, привешенным позади груза, подготовленным, чтобы его зажечь, все нахальные особи в намордниках. Осталось только свернуть эту палатку и офицерскую, и через пять минут мы уже в пути. Что касается мистера Моуэта, то вы найдете его около большого костра, у которого сидит вахта правого борта.

— Спасибо, — поблагодарил Хайрабедян, — я должен бежать.

И он исчез в темноте, оставив с ними одабаши.

— Давай-ка выпьем по чашке чая, — очень громко предложил боцман, а потом еще громче: — Ч-а-я. Чая!

Одабаши ничего не ответил, но как-то скрючился всем телом и стоял, глядя в землю, руки безвольно болтались по бокам.

— Да это просто волосатый придурок, вот уж точно, — проговорил боцман, обозревая его. — Такого уродца я в жизни не видывал: больше похож на облизьяну, чем на то, кого можно было назвать человеком.

— Облизьяна! — воскликнул одабаши, выходя из состояния застенчивости, — засунь это слово туда, где у обезьяны яйца. Ты и сам не писаный красавец.

За этим последовало убийственное молчание, нарушенное, наконец, боцманом.

— А что, одабаши говорит по-английски?

— Ни долбаного словечка, — ответил тот.

— Никак не хотел тебя обидеть, приятель, — произнес боцман, протягивая руку.

— Все в порядке, — ответил одабаши, пожимая её.

— Садись на эту сумку, — предложил канонир.

— А почему ты не сказал об этом капитану? — спросил плотник. — Его бы это очень порадовало.

Одабаши почесался и что-то пробормотал про свою скромность.

— Я один раз заговорил, — добавил он, — но ваш капитан не обратил внимания.

— Так ты говоришь по-английски, — повторил боцман, какое-то время мрачно глядя на собеседника и обдумывая полученную информацию. — Как же так случилось, если позволено будет спросить?

— Потому что я янычар, — ответил одабаши.

— Уверен, что так и есть, — согласился плотник, — очень рад за тебя.

— А ты, несомненно, знаешь, как набирают янычар?

Моряки непонимающе посмотрели друг на друга и медленно покачали головами.

— Сейчас правила уже не такие строгие, — продолжил одабаши, — и набирают всякое отребье, но когда я был еще мелким, все это называлось «девширме». Все еще так и есть, но уже не в такой степени, как понимаете. Турнаджи-баши объезжает провинции, где живут христиане и прочие, как вы бы выразились, отбросы – в основном Албанию и Боснию и в каждом месте забирает некоторое число христианских мальчиков, когда-то больше, когда-то меньше, чтобы там не говорили их родители. Этих мальчиков отвозят в специальные бараки, где им отчекрыживают, простите за выражение, часть «прибора» и учат быть мусульманами и хорошими солдатами. А когда они отучатся свой срок в учебных корпусах, то зачисляли в «орту» — полк янычар.

— Так значит, как я полагаю, многие янычары говорят на иностранных языках? — заключил плотник.

— Нет, — возразил одабаши, — их забирают в столь юном возрасте и увозят так далеко, что они забывают свой язык, веру и родичей. Со мной история другая. Моя мать жила в том же городе, она из Тауэр-Хамлетс, что в Лондоне, и в качестве кухарки приехала с семьей турецкого купца в Смирну, где связалась с моим отцом, кондитером из Гирокастры, который поссорился со своей семьей. Отец забрал её в Гирокастру, но потом умер, а его двоюродные братья выкинули её из лавки, вполне по закону, и ей пришлось продавать пирожные с тележки. А затем явился турнаджи-баши, и законник моих дядьёв сунул его писарю взятку, чтобы меня забрали, что тот и сделал — забрали меня прямо в Видин, мать осталась одна.

— А она всего лишь вдова, — подвел итог плотник, качая головой.

— Чертовски жестоко, — сказал боцман.

— Ненавижу законников, — отрезал канонир.

— Но не пробыл я в учебном корпусе и шести месяцев, когда мать вместе со своей тележкой с пирожными появилась неподалеку от казармы. Таким образом, мы виделись каждую пятницу, а порой и чаще. И то же самое было в Белграде и Константинополе, когда я был не на службе. Куда бы ни направили полк. Потому-то я и не забыл английский.

— Может, потому тебя и отправили сюда, — предположил боцман.

— Если так, то лучше бы я отрезал себе язык, — произнес одабаши.

— Тебе здесь не нравится?

— Ненавижу это место. За исключением теперешнего общества.

— Почему же, приятель?

— Я всегда жил в городах и ненавижу деревню. А пустыня еще в десять раз хуже, чем деревня.

— Что, тигры и львы?

— Хуже, приятель.

— Змеи?

Одабаши потряс головой, наклонился и прошептал:

— Джинны и упыри.

— А что такое джинны? — переспросил слегка ошалевший боцман.

— Колдуны, — заявил одабаши, слегка обдумав ответ.

— Ты что, веришь в колдунов?